Июнь, месяц балов: выпускных церемоний, всевозможных commencementsс вручением почетных степеней выдающимся гостям и ораторам, с подбрасыванием ввоздух шапочек, с юношескими лавинами, низвергающимися по мраморным лестницам,с захватывающим ожиданием чуда, счастья, любви, с торжеством светляков в темныхдеревьях, в светлых ночах, с перекличкой, пересвистом пересмешников, с руладамисоловьев.

Так когда-то и выпускницы Смольного института благородныхдевиц кружились белой ночью, глядя на парящих в парке светляков, спрашивая другдруга, что такое эти светляки, что в них, какая тайна кроме вечной поэзии, недогадываясь или, может быть, смутно догадываясь, что в этих множественныхвспышечках по всему парку, над мрамором скульптур, над куполами деревьев передними мелькают восторги предыдущих выпускниц всего человеческого рода.Кто-нибудь в разгромленной, частично сожженной Германии, в лагере дляперемещенных лиц, в американской зоне оккупации, лежа на траве, руки подголову, смотрит на возникающие над ним медлительно парящие бесшумные крошечныегеликоптеры, думает о том, почему вдруг в них происходит вспышка, в чем смыслэтой реакции, в чем состав этой реакции, имеет ли это какое-нибудь отношение кпроцессу фотосинтеза?

В чем смысл этих крошечных вспышек, этой весенней феерии,почему в ней такая грусть? Это уже думает поэтесса в Серебряном Бору. Весь домспит, а она сидит, обхватив колени, на крыльце террасы. Что это за сигналы?Крошечный воздушный кораблик с огромным по его-то размерам прожекторомснижается к ней на ладонь и вдруг гаснет, сливается с темнотой. Выпускной балинститута благородных девиц, с усмешкой думает она. Мимолетности, похоронынежности, возрождение и угасание, июнь соpок пятого года...

Американские грузовики, поступающие сейчас неудержимым,каким-то неправдоподобным потоком во все доступные советские порты, а такжечерез иранскую границу, годились, как оказалось, не только для монтажагвардейских минометов, для перевозки войск и амуниции, но также и для установкина них больших концертных роялей. Вот так однажды под вечер в конце марта 1944года, на стыке Первого Белорусского и Первого Украинского фронтов, где-то налесной поляне к западу от Овруча, «студебеккер» с откинутыми бортамипревосходно выполнял функции эстрады. На нем стоял рояль, и вдохновенный ЭмильГилельс оглашал рощу вариациями Листа, а потом аккомпанировал вдохновенномуДавиду Ойстраху, что «Кампанеллой» добавлял огня к бледному свечениюзанимающегося за голыми ветвями заката.

Совсем неподалеку, впрочем, бухал и другой аккомпанемент,артиллерийская перестрелка через линию фронта, да с небес то и дело слеталиотголоски пулеметных очередей – там беспрерывно занимались своей небезопаснойигрой немецкие «мессеры» и советские Як-3, Ла-5 и «Аэpокобра», но на этибытовые мелочи никто не обращал внимания. Над «студом» висел транспарант:«Артисты тыла – героям фронта», и герои сидели вокруг на склонах холмиков,образуя естественный амфитеатр.

Народу собралось на концерт не менее шести-семи тысяч.Стволы танковых пушек и самоходок торчали из толпы в сторону эстрады, сообщаяпроисходящему нечто античное, как будто армия Ганнибала со своими слонамисделала привал для забавы. В передних рядах на деревянных скамьях, а то и нанастоящих стульях сидели офицеры из расположенных неподалеку частей, и срединих даже сам прославленный генерал Ротмистров. Артистов сейчас по фронтушаталось великое множество, немало было и простой, как мычание, халтуры,бригады сколачивались наобум, богема охотно валила развлекать «бесстрашныхвоинов», а в основном подкормиться у полевых кухонь, разжиться тушенкой.«Красотки кабаре» к тому же всегда были не прочь прокрутить в блиндажеблицроманчик. Этот концерт, однако, представлял собой редкое исключение.Участвовали звезды первой величины: Эмиль Гилельс, Давид Ойстрах, ЛюбовьОрлова, Нина Градова, а вел программу знаменитый московский толстяк, кумир сада«Эрмитаж», конферансье Гаркави. Потому-то и аудитория собралась в первых рядахсолидная, потому-то в задних рядах, то есть на башнях танков, царило особоевозбуждение, жажда восторга.

После музыкантов Гаркави, облаченный во фрак с пожелтевшейсо времен нэпа манишкой, читал какой-то свой бесконечный фельетон. Он то впадалв стекленеющий патриотический транс на тему «Не смеют крылья черные над Родинойлетать» и тогда застывал время от времени в монументальном величии сотвалившейся чуть в сторону челюстью, то вдруг весь поджимался, позорно юлил исуетился, изображая презренных врагов. «Бом-биль-били-били во вторник ичетверг! Бом-биль-били-били Берлин и Кенигсберг! – пел он, подрыгиваяканканной ляжкой на мотив из американской кинокомедии „Три мушкетера“. –Бом-биль-били-били за каждых полчаса. А Гитлер в это время рвал в Европеволоса!»

«Ух ты!» – рявкали восторженно солдаты и без удержухохотали, то ли от полупохабного изображения Гитлера, под бомбами рвущего,известно где, свои волоса, то ли от самого препохабнейшего кривляниязнаменитого сатирика.

Закончив свой фельетон, Гаркави принял привычный барственныйвид и с благороднейшими модуляциями объявил:

– А теперь, дорогие друзья, я счастлив воспользоватьсяредчайшей возможностью и представить вам нашу замечательную советскую поэтессуНину Борисовну Градову!

Кто-то из офицериков предложил Нине помощь, но она самаловко вскарабкалась по дощатой лесенке в кузов «студебеккера» и остановиласьвозле рояля. «У-у-у», – загудели ощетинившиеся пушками холмы и долины.Издали Нина в синем лендлизовском пальто и в сапожках со своей короткой гривкойвыглядела как девчонка. «Люди, видимо, что-то иное имеют в виду, когда слышат„советская поэтесса“, – саркастически подумала она. Она уже не раз бывалас артистическими бригадами на фронте и всякий раз испытывала какую-тоудручающую неловкость. Оказавшись внезапно в корпусе советских знаменитостей,она не знала, как себя вести. Всю жизнь она принадлежала к узкому кругу, сейчас„широкие массы“ заявляли на нее свое право. Эстетка, модернистка, формалистка,она вдруг оказалась выразителем какой-то сильной патриотической идеи,соединенной к тому же с неизбывной фронтовой ностальгией и мечтой о любви.Почему-то только ее имя соединилось с этой дурацкой песенкой „Тучи в голубом“,Сашку Полкера, композитора, никто и не вспоминает. „Тучи в голубом“, НинаГрадова, они просто рехнулись! Люди ее круга поздравляли ее со всенароднойпопулярностью, пряча, как ей казалось, иронические улыбки. А что прикажете мнеделать на концертах в частях? Солдаты, кажется, ждут от меня песен, но уж никакне заумной поэзии.

Ниночка, деточка, утешали ее доки, эстрадные администраторы,вам совершенно нечего волноваться. Можете делать что угодно, хоть Пушкина покнижке читать. Народ просто счастлив вас видеть, особенно когда вы такаямолоденькая и хорошенькая.