Руку она не взяла, но прошла вперед к «виллису» и по дорогес улыбкой обернулась на офицеров. Заметила, что мордатый восхищенно хлопнулсебя по ягодице.

Уже начинались сумерки, хотя в небе над лесом все ещеблестели в лучах солнца петляющие и кувыркающиеся истребители. Начавшиешевелиться танки бередили и разбрызгивали весеннюю грязь, подминали пластыслежавшегося снега. «Студебеккеры» зажигали фары, в их свете шевелились сотниголов, постепенно выравниваясь в маршевые колонны. Светляками роились вскладках оврага огоньки сигарет. Фронт, надвигаясь на пустынную местность,заселял ее своей хлопотливой жизнью, а потом уходил дальше, оставляя за собойнесметные груды мусора и дерьма.

– Вот это машина! – сказал усатенький ухажер, хлопнувпо плоскому капоту «виллиса», которого уже повсеместно в советской армиивеличали «козлом». – Знаете, мы их таскали по дну во время переправы черезДнепр. Вытащишь на другом берегу, садись за руль, повернешь ключ – моторнемедленно заводится!

– Не преувеличиваете, капитан? – улыбнулась Нина.

И опять все, что они говорили друг другу, означало совсемдругое. Нине уже становилось невмоготу от этой шифровки. Между тем все неехали, ждали «чубчика», который куда-то побежал за чем-то существенно важным,скорее всего, за «горючим», и, уж конечно, не для «виллиса».

– Нина, – вдруг негромко позвал кто-то из толпы. Онаприжала ладонь ко лбу, ей показалось, что голос пришел из прошлого. Или избудущего. Или еще откуда-нибудь сбоку. Но уж только не из этой толпы солдат. Неиз артистической бригады. Не от какого-нибудь «просто знакомого». В сумеркахуже нельзя было различить лиц.

– Кто зовет? – с вызовом крикнула она и отмахнулаволосы со лба. Готова ко всему, даже к разочарованию!

Танковый прожектор на несколько мгновений осветил «виллис» исолдат вокруг, и в этом свете она увидела товарища своей тифлисской юностиСандро Певзнера. Боже, он и тогда-то был каким-то щемяще трогательным, атеперь, в мешковатой шинелишке с загнувшимися лейтенантскими погонами, сталистинным Чарли Чаплиным!

– Это я. Не узнаешь, Нина? – Этот его дивный,грузинско-еврейский акцент!

Забыв мгновенно о своих ухажерах, Нина обогнула «виллис» инаправилась к нему, вглядываясь из-под руки, как будто в несусветное далеко.

– Имя! Фамилия! – крикнула она.

– Александр Певзнер, – пробормотал дурачок как будто быв священном ужасе.

– Год рождения! Номер паспорта! – еще громче крикнулаона и тут уже, не выдержав, завизжав от неслыханной радости, бросилась ему нашею.

– Певзнер! – хохотали сзади офицеры. – Ой,сдохнуть можно – Певзнер!

– Пойдем, пойдем, Сандро! – Она потянула его за отворотшинели, резко врезалась в толпу, полезла по какому-то откосу, по раскисшейглине. Хохоча, будто в юности, будто в те блаженные тифлисские дни, она тащилаего куда-то, сама не знала куда, лишь бы подальше от тех офицериков с их«козлом». Фары разъезжающихся машин иногда ослепляли их, она оглядывалась ивидела его ослепленное то ли фарами, то ли счастьем, вот именно,сомнамбулически счастливое, болтающееся, как у марионетки, лицо.

Через несколько минут они выбрались на посыпанную щебенкойдорогу и, успокоившись, пошли по ней, держась за руки, словно дети. Время отвремени мимо проходили колонны грузовиков или танки, и тогда они отшатывалисьна обочину, и Нина прижималась к Сандро. Он рассказал ей, что работает (язык его,видно, не выговаривал слова «служу») в агитбригаде Первого Украинского фронта,то есть по специальности, художником, рисует вдохновляющие плакаты и карикатурына врага, сотрудничает во фронтовой газете «Прямой наводкой!». Он слышал о еенесчастье и очень горевал:

– Поверь, Нина, я мало знал Савву, но он был для менякаким-то эталоном мужества, чести, понимаешь, каким-то был в моем воображениипросто рыцарем.

– Почему «был»? – сказала Нина. – Совсемнеобязательно, что он мертв. А вдруг жив? Я, во всяком случае, жду.

– Правильно делаешь, что ждешь, – горько сказалСандро, – но... – и замолчал.

– Что «но»? – Она нажала ему на локоть, заглянула вглаза. – Говори!

– Ну, я просто слышал, что тот госпиталь, где он был, простосровняли с землей... – пробормотал он.

Топот сотен шагов приближался к ним из темноты, вскоре подсветом Плеяд обозначились очертания пешей колонны. По бокам колонны вдольобочин шли солдаты с ружьями наперевес. Время от времени они светили ручнымифонариками по головам колонны.

– Пленных ведут, – сказал Сандро.

Они отстранились от приблизившейся колонны, а потомперепрыгнули через кювет и прислонились к стволу тополя.

Лучи фонариков иной раз выхватывали из темноты впалыенебритые щеки, безжизненные, почти рыбьи глаза пленных, разрозненное обмундирование,немецкие пилотки, советские шинели, незнакомые оборванные погоны... В глухомговоре колонны стали различаться русские слова.

– Эге, да это похуже, чем пленные! – цокнул языкомСандро. – Это предателей ведут!

– Каких предателей? – У Нины дыханиеперехватило. – Куда их ведут?

Сандро схватил ее руку, зашептал прямо в ухо:

– Их ведут за Харитоновку, в дубовую рощу, и там их всехкончают. Всех расстреливают и сваливают в овраг. Их очень много, Нина, вот чтоужасно. Говорят, что там одни полицаи, нацистские прислужники, власовцы, но мнекажется, там есть и просто те, кто был в немецком плену. Ты же знаешь, у нас непризнают своих пленных, всех считают предателями Родины... а мне кажется, я,должно быть, плохой офицер, да и вообще, какой я офицер, ты же знаешь, яхудожник, и больше никто, только художник... так вот, мне кажется иной раз, чтоэто просто часть нации ведут мимо нас, за Харитоновку...

– Ты хочешь сказать, что они продолжают свое дело и во времявойны, палачи проклятые? – шепотом спросила она.

– А куда же они делись, Нина, как ты думаешь? В каждомсоединении разбухшие отделы СМЕРШ, повсюду шныряют особисты...