Самые эксцентричные похороны в мире, прав был капитанЦелищев.

Кроме Еленочки, у свежевырытой могилы присутствовали брюнетвозраста Гурия, потасканная бабенка с чрезмерно крикливым макияжем и старыйхрыч, изъеденный водкой до последней возможности.

Воздух вокруг хрыча был заметно плотнее и по консистенциинапоминал застоявшийся в мензурке девяностошестипроцентный спирт. Нетруднопредставить себе, что будет, если зажечь спичку в радиусе трех метров от хрыча— он вспыхнет сразу же, как кусок пакли. И сгорит за считанные секунды, веселопотрескивая.

Очевидно, хрыч пил за рабу божию Афину Филипаки с самогоутра: в руках его была зажата литровая бутылка «Столбовой», к которой он времяот времени прикладывался. Он давно бы свалился с копыт, если бы не опирался начахлый венок с белой, наспех прикрепленной лентой — с таким же, наспех, вкривьи вкось, написанным текстом: "ДОРОГОЙ АФИНЕ ОТ КОЛЛЕКТИВА ТЕАТРА «ГЛОБУС».Судя по фактуре ткани и качеству надписи, лента делалась в домашних условиях. Асам венок с искусственными цветами, скорее всего, был куплен тут же, укладбищенских ворот.

Хрыч опрокинул в себя очередную порцию «Столбовой» и занюхалее оторванным от венка бутафорским листиком. После чего вместе с венкомпрошествовал к гробу.

Бабенка с макияжем и брюнет двинулись за ним. На местеосталась одна лишь рыжая гарпия, и Гурий с удивлением обнаружил, что в руках унее безвольно висит букет роскошных, мертвенно-бледных лилий.

Не бутафорских, а самых что ни на есть настоящих.

— Прощай, дитя! — заголосил хрыч таким зычнымголосом, что над кладбищенскими березами взмыла стая потревоженныхворон. — Прощай, о дева!.. «Virum non cognosco!»… [16].

— Ну, это ты загнул, Гавриил, — довольно громкоосадила хрыча бабенка. — Ей все-таки не пятнадцать лет. И замуж сходитьуспела. Какое уж тут «Virum non cognosco!».

— Цыц, женщина! — отмахнулся от бабенки бородатыйотвязный Гавриил. — Душа ее была девственна, вот оно что! О горе, горе!..

Чтобы не дать заявленному с такой помпой горю овладеть имокончательно, хрыч снова припал к живительной влаге. Но последняя доза оказаласьчрезмерной и едва не свела его в могилу. В самом прямом смысле — не удержавшисьна ногах, пропойца рухнул на кучу разрыхленного кладбищенского суглинка. Испустя мгновение принялся шарить по нему руками. А потом поднял голову и обвелспутников безумным взглядом. Таким безумным, что Гурий забеспокоился, как бывпечатлительный пьянчужка не сиганул в яму вместо Афины Филипаки.

— Увы, бедный Йорик! — неожиданно продекламировалГавриил, поднося к глазам выковырянный из земли обломок кирпича. — Я зналего, Горацио!.. Здесь были эти губы, которые я целовал не знаю сколько раз!..Где теперь твои шутки? Твои дурачества? Твои песни? Твои вспышк…

— Ну, не идиот ли?! — Крашеная спутница Гаврииларинулась поднимать бедолагу-декламатора. — Надо же, как водка мозгизасрала! Встань, не позорься!..

На помощь бабенке поспешил брюнет.

— Не та реплика, мэтр, — заявил он. —Вставайте.

— Не та? — озадачился хрыч, послушно поднимаясь.

Сказанное, видимо, произвело на него сильное впечатление. Онзатих и больше не пытался вырваться из рук брюнета. И оживился только тогда,когда на заколоченный гроб полетели первые комья земли.

— ..Опускайте гроб! — взревел Гавриил, пугаявздыбившейся бородой двух опухших кладбищенских могильщиков.

— Опомнился, — меланхолично заметила бабенка. —Опустили уже.

— И пусть из этой непорочной плоти взрастутфиалки!.. — не унимался пропойца. — Слушай, черствый пастырь!..

— Как же ты всех заколебал! Заткни его, Гжесь, или я засебя не ручаюсь…

Бабенка с проклятьями отошла от могилы и примкнула к василискуЕленочке, а обладатель странного имени «Гжесь» вытащил из кармана брюк жестянуюбаночку водки «Клюковка». При виде «Клюковки» хрыч задергал кадыком и пустилскупую слезу.

— Vexilla regis prodeunt! [17] —пробормотал он. — Помянем Афиночку, земля ей пухом…

Все последующее действо мягко перешло из разряда фарса вразряд аляповатой пасторали. При помощи волшебной жестяной баночки бородатогоГавриила удалось отлучить от могилы и на время устроить за столиком,принадлежащим ритуальному участку Татьяны Николаевны Морозовой, 1949 — 1999.Именно в тылу этого участка и находился сейчас Гурий, который мучительносоображал, к кому бы из бывших сослуживцев Афины Филипаки обратиться, От имениорганов правопорядка.

Справедливости ради, наиболее достойной из всей шоблывыглядела василиск Еленочка. Она не устраивала свистопляски у места последнегоупокоения потерпевшей. Она вообще не проронила ни одного слова. Она ненабрасывалась на гроб, как на недопитый стакан с мадерой (подобно бородатомуГавриилу), она не поджимала презрительно губы и не отпускала порционныеругательства (подобно бабенке с макияжем), она не портила воздух сомнительнымихохмами (подобно парню со странным именем Гжесь). Она была единственной, когосмерть Афины Филипаки задела по-настоящему. Впрочем, в эту — ничем с первоговзгляда не разбавленную — скорбь примешивалось что-то еще. Так и не поняв, чтоименно, Гурий сосредоточился на лилиях, которые Еленочка положила на свежийхолмик. Но даже они не смягчили сердце лейтенанта: рыжая так и осталась длянего фурией, гарпией и василиском. И он скорее дал бы себя кастрировать, чемприблизился бы к Еленочке.

Другое дело — спутница василиска: присутствующие называли ееСветаней. Нужно только выждать момент, когда она останется одна.

Но момент никак не наступал — крашеная не хотела отрыватьсяот коллектива.

Просвет возник минут через семь: рыжая неожиданно покинулавсю компанию и исчезла среди могил. Гурий тотчас же выдвинулся из своегоукрытия.

Появление человека в милицейской форме произвело на крашенуюне самое радостное впечатление.

— Лейтенант Ягодников, — представился Гурий.

— Сама вижу, что не подполковник, — крашенаяСветаня за словом в карман не лезла. — И что дальше?

— Как вас зовут, простите?

— Это еще зачем?

— Видите ли… В деле вашей знакомой…

Афины Филипаки.., появились новые обстоятельства, и я хотелбы вас с ними, ознакомить.

— А почему именно меня? Я тут человек случайный. Вон кмужикам обращайтесь. Они вас внимательно выслушают.

Гурий с сомнением посмотрел на присоседившихся к чужомустолику коллег покойной: Гавриил время от времени прикладывался к жестянке с«Клюковкой», как к материнской груди, и в перерывах отчаянно размахивалбородищей. А парень по имени Гжесь пялился на старого хрыча, как на иконусвященномученика митрополита Петра Александрийского.