остекленели и не застыли, словно лед тонкой коркой на луже. Гуров лежал посреди гостиной, и его кровь заливала пол только сильнее, превращая светлое чистое дерево в красное, грязное. Сокол сжимал нож в руке с такой силой, что костяшки побледнели, и рука судорожно тряслась в воздухе. Еще немного простояв над телом Гурова, Сокол посмотрел на свои руки. Снова в крови, снова железо. Кошмар, что долгое время бродил следом за ним по тропкам леса, снова наяву. И теперь, когда тьма должна была рассеяться внутри сердца, почему-то осталась только пустота. Чтобы не накрыла паника и не добила себя преждевременным осознанием, что это конец. Сокол подхватил кочергой полено из камина и бросил его на кресло, а угли разворошил, чтобы пламя загорелось с новой силой. Все должно сгореть, вся испорченная чистота. Слова, которые были сказаны, должны утонуть в пламени. Тело Гурова должен окутать дым и уничтожить, как страшный сон. Пусть он останется монстром из-под кровати, чудовищем в шкафу, которого Сокол так рьяно мечтал поймать. Только монстров не существует, а чудовище — это всего лишь пуховик, что выглядывает из-за дверцы. Монстров не существует. Они сами когда-то были теми, кто кутался в одеяло от страха. Монстров не существует. Это люди, которые перешли границу безумия. Когда гостиная загорелась, а тело уже было не видно из-за дыма, то Сокол бросился к выходу. На воздух.

Как только он выбежал из дома, а из окон начал валить дым, Птицы все поняли без слов и бегом кинулись в машину. «Буханка» уже ждала их. И как только все оказались на своих местах, Ласточка поехала прочь из этого места. Слова Гурова все еще звучали в голове, а вязкая тишина делала их только громче, а вид крови только явнее в памяти, словно ею залило всё лицо. Раз за разом его слова, а затем звук падающего тела звучал все громче, все сильнее. Сокол почувствовал себя запертым в этом доме навсегда. Навсегда держащим нож в руке. Навсегда запертым наедине со своим кошмаром. Как только дом Гурова остался позади, а местность стала тише и спокойнее, Сокол положил руку Ласточке на плечо.

— Останови. Пожалуйста.

Машина снова затормозила на обочине какой-то трассы, и Сокол вылетел из машины, жадно хватая воздух. Он согнулся пополам и прерывисто дышал, опершись на колени руками. Герой, убивший злодея, должен ликовать. Но Сокол не считал себя героем, он сам был готов уподобиться злу и встать с ним по разные стороны одной дорожки. Ласточка непрерывно следила за ним из машины и спустя минуту оглянулась на остальных Птиц.

— Ждите здесь. Скоро поедем в Гнездо, — она вышла следом за Соколом.

Щегол посмотрел на Сизого, что тыкал что-то в своем телефоне-раскладушке, которые Сокол выдал каждому для связи с самого начала. Его лицо становилось то мрачным, то спокойным, и Щегол решил не отвлекать. Сорока смотрела куда-то перед собой и не сказала ни слова с начала поездки. Нож-бабочка застыл в ее руке, а нога судорожно стучала по полу.

— Ты в порядке? — Щегол свел брови над переносицей.

— А? — Сорока вздрогнула. — Да, просто задумалась.

— О чем?

— Чем дальше будет жить Сокол. Сегодня он достиг своей главной цели, а что теперь будет с нами? — Сорока обхватила себя руками.

— Не пропадем, — Щегол слегка улыбнулся. — Работы то еще много. Урожай скоро собирать, так что прорвемся, да? — Щегол пихнул Сизого в бок.

— Что? — он быстро заморгал, возвращая себя в реальность. — Да, конечно прорвемся. И не с таким дерьмом справлялись.

Сорока натянуто улыбнулась, принимая слова как поддержку. На деле же нельзя было подобрать тех слов, чтобы действительно развеять ее страхи. У всех них есть жизнь за кадром с Птицами, и только Сорока не знала другой жизни. Но эти слова нельзя было говорить, нельзя было вывернуть себя наизнанку, потому что все равно не поймут. Щегол посмотрел в окно. Было видно, как Ласточка стоит рядом с Соколом, положив руку ему на плечо. Их разговора было не слышно, но не трудно было догадаться, что они сейчас обсуждают и что именно выбило Сокола из колеи. Ветер развивал черные волосы Ласточки, и они путались у нее перед глазами. Хоть она и то и дело их поправляла, но они умело скрывали ее выражение лица, которое Щегол так хотел разглядеть. Сокол не смотрел на нее и лишь сжимал ее ладонь в своей руке, глядя куда-то за горизонт.

— Все закончилось. Ты сделал то, что хотел, — Ласточка выжидающе стояла рядом.

— Он сам. Он сам все сделал.

— Это не меняет сути, Гуров мертв. Кровь за кровь. Ты свободен, — она постаралась улыбнуться.

— Так пусто теперь, — Сокол прикрыл глаза. — Этого не достаточно, чтобы загладить мою вину. Это была просто крупица песка в песчаной буре. Я всю жизнь обвинял его в смерти Дрозда и верил, что когда отомщу, то это чувство больше не будет меня тяготить. Но этого не произошло. Гуров мертв от моего ножа, но дыра остается в моем сердце.

— Ты не виноват в смерти Дрозда, — Ласточка сказала это так тихо, что ветер был готов проглотить ее слова до того, как их услышит Сокол. — Я не виню тебя.

Сокол посмотрел на нее, желая поверить в честность этих слов.

— Я не виню тебя, — она взяла его лицо в свои руки. — Злодеи побеждены, а ты свободен. Не губи себя сожалениями и виной.

Сокол опустил голову, позволяя ее рукам касаться волос и затылка. Ласточка редко позволяла себе прикасаться к нему после тех событий, и теперь это ощущалось по-особенному, по-настоящему. Сокол взглянул в ее глаза и едва заметно улыбнулся.

— Я все-таки превратился в Хитклиффа, моя милая Кэтрин. Даже твое присутствие не сумело разорвать печальный сценарий.

— Даже так, я все равно остаюсь с тобой.

Он хотел сказать. Хотел сказать то, на что не решался долгие годы. Но это беспечное мгновение растянулось и превратилось в вечность. Сокол бы согласился быть погребенным на этом поле вдоль трассы, если эта минута никогда не закончится. Ладони Ласточки были ледяными, но это было самое горячее прикосновение, о котором он только мог мечтать. Быть сожжённым этим касанием или оледенеть? Ладно, лишь бы ее рука подольше оставалась на его лице. Но Ласточка оборвала эту нить.

— Я не сказала тебе, когда приехала, — она убрала руки в карманы. — Наташа переезжает. В Германию.

— Черт, теперь будет труднее до нее добираться, — Сокол свел брови на переносице.

— Она звала нас в гости. Но мы обе понимали, что тому