Дважды в неделю, по устойчивому расписанию – деловые люди,привыкшие расписывать абсолютно все! – в укромной комнатке на четвертомэтаже опустевшей – согласно приказу! – конторы…

Вопрос о разводе ни разу не затрагивался – любящий родитель«Павла, семи лет» и «Кати, одиннадцати лет» и заботливая женушка некоегопринца-консорта не хотят травмировать милых крошек и на старости лет менятьналаженную жизнь… Как Родион ни напрягал память, не мог выделить эти среды ипятницы, ничем особенным они не отличались, порой Лика, вернувшись домой всреду или в пятницу, недвусмысленно пыталась подвигнуть его на близость – надополагать, мало показалось сучке… Какая грязь, какая блядь… Больше всего его выбивалаиз душевного равновесия эта налаженная размеренность. Другое дело, окажись онапод чужим мужиком по пьянке, под влиянием момента, обидевшись на недотепу-мужа– все мы человеки, многое можно понять и простить, но то, что они превратиливечернее траханье в заполненную графу из делового блокнота…

– У вас будут какие-то замечания или пожелания по данномудокументу? – как ни в чем ни бывало спросил Эдуард Петрович.

Взял со стола листки, аккуратно сложил их вчетверо и… окунулв широкий стакан с прозрачной водой. Едва попав туда, листки таяли, исчезали,от них не осталось ни следа…

Кажется, его слегка позабавило удивление Родиона.

– Ну что вы, никакой кислоты, – сказал он, не дожидаясьвопроса. – Особая бумага, импортная, конечно, растворяется в воде быстреехорошего сахара… Я вас слушаю.

– Нет, никаких пожеланий. И замечаний тоже, – сказалРодион. – Меня и это вполне устраивает. Я только одного не понял… Что этоза «ролевые игры»?

– Сию минуту, – предупредительно сказал собеседник,взял со стола черный пенальчик «дистанционки». – Из видеозаписи вы всепоймете… Быть может, желаете просмотреть в одиночестве?

– Нет, никакой разницы… – сквозь зубы процедил Родион.

Вспыхнул огромный экран. Сначала Родиону показалось, чтоизображение замерло на стоп-кадре, но вскоре мужчина, небрежно облокотившийсяна угол старинного темного буфета, пошевелился.

Все в комнате было старинное – или удачная имитация. Высокийбуфет, обитые красным бархатом кресла с вычурными спинками и гнутыми ножками,большая постель, трюмо.

– Это и есть господин Толмачев, – тихо подсказал хозяинкабинета.

У Родиона засвербило в кончиках пальцев, невольнопотянувшихся к кобуре. Мужик был из разряда тех, кого он тихо ненавидел:высоченный жлоб, рожа исполнена спокойной уверенности хозяина жизни, как писалив старинных романах, «красив неброской, но мужественной красотой», а если проще– кобель с тугой мошной, такой, пожалуй, заявит подчиненным, чтобы духу ихздесь не было после шести, не испытав при этом и тени эмоций – меж двумязатяжками, с теми же интонациями, с какими вызывает секретаршу. Таких субъектовРодион тихо ненавидел, еще сильнее, чем молодую поросль дикого капитализма вкоже и спортивных шароварах.

Вошла горничная в классическом наряде – черное платьице сбелым фартучком, ажурная кружевная наколка на светло-русых волосах, собранныхсзади в пышный «конский хвостик», платьице коротенькое, по современной моде,походка совершенно незнакомая – и потому он не сразу узнал Лику. Понял, что этоона, когда точка съемки вдруг сменилась, теперь она шла прямо на камеру (должнобыть, потайных камер-крохотулек установлено несколько, по всем углам), сраскованной грацией манекенщицы ставя оголенные ноги, облитые дымчато-чернымичулками, колыша бедрами так, что Родион на миг ощутил неуместное в данныймомент желание.

Вспомнив, что следует прикидываться своим, твердым ихолодным, он постарался придать лицу отрешенно-презрительное выражение.Впрочем, человек в белом халате на него не смотрел, деликатно полуотвернувшись,без нужды перебирая что-то на столе.

В руках у Лики был черный поднос с бутылкой шампанского идвумя бокалами. Подойдя к мужчине почти вплотную, она, словно бы смущенноопустив глаза, сделала книксен по всем правилам. Точка съемки вновь перепрыгнула,камера уставилась на них сбоку В молчании текли секунды. Лика стояла, потупясь,грудь учащенно вздымалась под тонким платьицем, щеки явственно порозовели.

– Плохо, Анжелика, – небрежным, барственным тономсказал ее любовник. – Шампанское не откупорено, бокалы грязные…

– Простите, сэр… – Она не поднимала глаз, в голосе звучаласовершенно незнакомая Родиону покорность. – Я ужасно виновата…

– Вас придется наказать…

– Как вам будет угодно, сэр…

Родион стиснул зубы. Мужчина небрежно бросил бутылку и бокалына широкую постель, отобрал у Лики поднос и поставил его на буфет. Шагнуввперед, положил ей руки на плечи, пригибая. «Сука, тварь…» – крутилось уРодиона в голове.

После короткого сопротивления – довольно деланного – Ликагибко опустилась перед ним на колени. Толмачев с усмешечкой, за которую Родионузахотелось его убить, намотал «конский хвост» на кулак. Она так и не поднялавзгляда, когда все началось – и тянулось с прекрасно, увы, знакомой Родионунеспешной изощренностью. Родион узнавал чуть ли не каждое ее движение – ииспытывал непонятные чувства, впервые в жизни видя это со стороны, когда онабыла с другим. Правда, сейчас все было чуть иначе – мужчина играл Ликой, каккуклой, откровенно демонстрируя превосходство.

В комнате стояла напряженная тишина – на фоне лившихся издинамика придыханий и стонов. Нельзя было сорваться, приходилось через этопройти – и Родион сидел, механическими движениями поднося ко рту сигарету,словно нехитрый андроид, остро ощущал на поясе приятную тяжесть кобуры.

Финал. Глаза бы не смотрели. Лика закинула голову, покорноглядя на своего скота, сцепившего сильные пальцы на ее затылке, щеки пылали,язык блуждал по губам, грудь вздымалась – и эта горняшка с влажным подбородкомнастолько не походила сейчас на уверенную в себе «железную леди», что Родионупоказалось, будто перед ним незнакомка, близнец, двойник…

Мужчина легонько, но звонко ударил ее по щеке, поднял сколен и опрокинул на постель. Лика барахталась, что-то умоляюще лепетала,однако во всем этом не было ничего, кроме примитивной игры. После второйпощечины, еще более звонкой, она замерла, закрыла глаза, позволила приковать еезапястья наручниками к толстому медному пруту, протянувшемуся по верху спинки.Сбросив одежду, разбрасывая все как попало, Толмачев лег рядом, опершись налокоть, долго смотрел в ее запрокинутое, зарумянившееся лицо—и медленноразорвал платье на груди. Ликин стон был мучительно знакомым. Сильная ладоньлегла ей на бедро, сминая символический подол.

На этом кончились игры. И это еще сильнее уязвляло душуоскорбленного новоявленного рогоносца, внезапно ощутившего себя на местеИрининого «сокровища» – он прекрасно видел, что игры кончились, чтопосверкивающие наручники стали глупым антуражем, что эти двое на постели неблудодействуют, а любят друг друга, по крайней мере, в этот миг. Этот сучийвыползок вовсе не унижал партнершу – он угадывал ее желания… и занял в еесердце место Родиона. Именно так, пардон за высокий штиль. В возрасте Родиона ис его опытом иные вещи просекаются быстро… Можно трахать женщину еще десять лет– но при этом оказаться бесповоротно вышвырнутым из ее сердца. Такие пироги.