250]. Евангелические депутаты на Всероссийском съезде внецерковных религиозных течений, который был организован Объединенным советом в июне 1920 г., сообщили, что в их приходах тысячи получили освобождение от военной службы [Клибанов 1969:200].

По всей стране общины евангеликов официально заявляли, что выступают против службы в армии. По закону Объединенный совет должен был свидетельствовать, что убеждение того или иного гражданина против военной службы не являются его личной позицией, но учением его религиозной деноминации, которая официально запрещает участие в военных действиях. Поэтому в интересах религиозных групп было коллективно выступить против войны. С мест стало поступать очень много заявлений, поскольку евангелизм предполагал автономию отдельных общин, но также и в результате нарушений коммуникации между отдельными общинами во время войны. Важно отметить, что общины стали заявлять о своем пацифизме еще до январского декрета. В декабре 1920 г. местный съезд кубанских общин подтвердил резолюцию против военной службы, принятую еще в 1918 г. Но после принятия декрета практика принятия подобных резолюций распространилась значительно шире, чем прежде [Районные съезды 1921: 11; На ниве Божьей 19206: 6; ГМИР, колл. 1, оп. 8, д. 34, п. 12, л. 4 об.; п. 9, л. 1 об.; Мартынов 1920: 23]. В некоторых областях баптисты объединялись с другими сектантами, чтобы выступать против военной службы для верующих: например, в сентябре 1919 г. баптисты, евангельские христиане, меннониты и молокане Оренбургской и Тургайской областей объединились для этой цели, а спустя неделю в Самарской области для этого собрался совместный съезд баптистов и меннонитов [Военная служба и районные съезды 1920: 13].

Местная инициатива была поддержана постановлением Всероссийского съезда баптистов в Москве в мае 1920 г. Дискуссии на этом собрании показали, что многие делегаты связывали участие в политических партиях с военной службой – и отвергали то и другое. Согласно резолюции, принятой съездом, состоять в политической партии значило не просто отвлекаться от главной задачи – построения Царства Божьего, – но и становиться врагом других политических партий и зачастую давать свое согласие на насилие.

Руководствуясь своим внутренним убеждением и опытом на основании учения Евангелия, – говорилось в резолюции, – всякий евангельский христианин-баптист должен считать своей Священной обязанностью открыто отказываться от военной службы во всех ее видах, стремясь всем сердцем быть верным последователем Того, Кто учит всепрощению и любви.

Хотя в идеале верующим следовало избирать альтернативную службу в чисто гражданской области, съезд отдал вопрос о том, как поступать в отношении службы государству, на откуп личной совести членов общин [ГМИР, колл. 1, оп. 8, д. 35, п. 1, л. 9 об., 12–12 об.]. Этот документ перекликался с опасениями по поводу участия в политической жизни, которые баптисты озвучивали еще в 1917 г. вместе со своим неприятием ненависти по политическому признаку, но впервые все это превратилось в официальное учение Церкви. Евангелические христиане, по-видимому, не заходили так далеко на своих съездах. Однако руководство в Петрограде одобрительно отозвалось о декларациях районных съездов, выступивших против военной службы, и стремилось распространить текст январского декрета среди всех своих общин [На ниве Божией 19206: 6; 6-й Всероссийский съезд 1920: 4].

Реакция большевиков

Большевики вскоре оказались встревожены «эпидемией» отказов, как это явление назвали в одном из отчетов военного ревтрибунала в 1920 г. [ГА РФ, ф. А353, оп. 3, д. 780, л. 91]. Советские чиновники считали, что евангелики использовали январский закон как средство агитации и что суды оказались завалены заявлениями от них [ОР РГБ, ф. 435, к. 65, д. 11, л. 2; ГА РФ, ф. 1235, оп. 55, д. 2, л. 95]. В начале 1920-х годов Наркомюст собирал сведения в Центральном комитете по борьбе с дезертирством и инспекции армии и флота о злоупотреблениях правом на отказ от воинской службы, но ни одно из этих ведомств не располагало достаточными сведениями, чтобы сформировать по этому поводу определенное мнение [ГА РФ, ф. А353, оп. 4, д. 412, л. 2,4]. Тем не менее такие обвинения, неважно, насколько обоснованные, имели серьезные последствия. В 1919 г. Красная армия столкнулась с проблемой массового дезертирства и крестьянского саботажа призывных мер: крестьянские общины объявляли своих членов незаменимыми в хозяйстве или неспособными служить в силу своих религиозных убеждений [Von Hagen 1990: 69–76; Figes 1989: 311, 316–318]. Сектанты и, в частности, евангелики, которые с таким энтузиазмом восприняли декрет от 4 января 1919 г., раздражали центральную власть и вскоре заставили ее пересмотреть свою стратегию по отношению к религиозному пацифизму.

В высших эшелонах партийного и государственного руководства, где определялась религиозная политика, привилегии для сектантов с самого начала были дискуссионным вопросом. Всякая религиозная деятельность была сомнительна с политической точки зрения для любого большевистского лидера, верил ли он, что религия должна отмереть естественным путем в новом социалистическом обществе, или что ее упразднение потребует специальных насильственных мер. Петр Ананьевич Красиков, возглавлявший отделение Наркомюста, которому было поручено проводить в жизнь декрет об освобождении от военной службы, принадлежал ко второму лагерю и с самого начала был противником нового закона.

Сектантский пацифизм был особенно проблематичен для большевиков в свете двух задач, которые им предстояло решить в начале своего правления: определить, кто может считаться подходящим членом нового Социалистического государства и разработать для этого государства пролетарскую мораль. Вопрос об освобождении от военной службы одновременно служил пробным камнем для советских деклараций о свободе совести и напоминал о болезненной теме соотношения военной службы и гражданства. Последняя тема была актуальна не только для нового Советского государства: когда в начале XX в. в большинстве европейских стран была введена воинская повинность, служба в армии стала долгом для гражданина и тестом лояльности государству [Bond 1984: 32; Zverev, Coppieters 1995: 73]. Когда разрабатывался январский декрет, такие ведущие большевики, как Бонч-Бруевич и Емельян Ярославский, утверждали, что введение освобождения от военной службы для сектантов упрочит положение советской власти, а другие категорически протестовали против самой идеи об освобождении от службы по соображениям совести. Например, Красиков открыто высказывал Ленину:

Кто не желает защитить землю от разбойников империализма, тот не имеет прав и пользоваться ею, он не может тоже избирать и быть избираем в советские учреждения и пользоваться законами социального обеспечения. Является даже вопрос, не следует ли этот пассивный элемент выселять с территории Советской республики как элемент антиобщественный; цит. по: [Алексеев 1991: 70].

Для Красикова отказ сражаться с классовым врагом Советской России означал отказ от своих гражданских прав. Мораль нового государства, основанная на идеологии классовой борьбы, не терпело пассивности.

На протяжении 1919 г. обострялся конфликт между Бонч-Бруевичем, которому от религиозных сектантов поступали многочисленные жалобы