– Поздравляю. – Андрей пригубил, но пить не стал: из стакана пахло несвежим.

– Спасибо! – Валька закусил чем-то коричневым и скользким, пахнущим уксусом и чесноком. – На Ане. Помнишь, училась с нами? Ну, такая… Красивая. Знаешь, вроде случайно получилось. – Он почему-то нервничал, суетился, на его щеках вспыхнули пятна – цвета грубо наструганной моркови по-корейски, лежащей на его тарелке. – Встретились на вечере, туда-сюда, и вот уже дочке два года, представляешь?

Андрей протер салфеткой вилку и нож, осмотрел стол. Что тут можно съесть без ущерба?.. Потянулся, подцепил на вилку кусок хачапури.

– Диной зовут. – Валька подчавкивал, прихлебывал, скреб ножом по заваленной едой тарелке. Он раскраснелся еще больше, пятна на щеках слились в пылающие овалы. – Мне не очень нравилось, хотя сочетается неплохо – Дина Валентиновна. Анька мне говорит: ну, красиво же! А я говорю: ну ладно. Она же носила, рожала и вообще. Тошнило ее все время, прям измучились мы…

– Валь, может, сменим тему? Мы за столом все-таки! – Андрей оттолкнул от себя пустую тарелку; вилка, скользнув по голубоватому фаянсу, свалилась на пол. Получилось громко и неприлично.

Пока официантка несла новые приборы и убирала пустую посуду, Валька лепетал извинения, пытался что-то еще рассказывать о жене и дочери. У Андрея окончательно пропало желание тут быть; ему не хотелось видеть ни Валькину малиновую рожу, ни скуластое лицо девушки, на котором читалась угодливая покорность, ни других посетителей кафе – смуглых мужчин с отстраненными лицами и гортанными голосами.

– Валь, – он прервал Ханкина на полуслове, – чего тебе нужно-то? Зачем звал?

– А! Ну да. – Валька смял в руке салфетку. – В общем, дело есть. Можем раскрутиться, бабла наварить. У меня партнер есть, уже цех открыли. Нужно только…

– Неинтересно. – Андрей начал вставать.

– Андрюх, да ты чего?!

– Да ничего. У тебя все? Я пойду тогда.

– Это ты, между прочим, мне позвонил! Сам! А если неинтересно, то и иди на хрен, без тебя обойдусь!

Андрей впервые за время знакомства с Ханкиным услышал, как тот повысил голос, и это его вдруг успокоило и развеселило. Надо же! Валька зубы отрастил, что ли? Любопытно.

– Ладно, – примирительно сказал он, снова присаживаясь к столу. Захотелось пить. Стакан с морсом был почти полон, и Андрей крупными глотками выпил его до дна. – Ты прав, я сам позвонил. Давай поговорим. Что за цех и чего ты хочешь от меня?

Он так и не добрался до мебельного. И до хозяйственного тоже, хотя нужно было много всего: и постельное белье, и полотенца, и всякая другая домашняя дребедень. В конце концов, устав спать на диване и вытираться рваньем, он сделал огромный заказ в интернет-магазине и устроил скандал службе доставки, когда машина пришла на час позже обещанного. Проверять ничего не стал, выдал курьеру положенную сумму и отправил восвояси.

Уже вечером, вернувшись домой, распаковал матрас и отволок в спальню, где и выяснилось, что он не подходит по размеру. То ли в магазине ошиблись, то ли он кликнул не туда. Андрей походил вокруг кровати: с двух сторон свисали сантиметры, не поместившиеся в деревянный короб; в центре матрас прогнулся, став похожим на гамак.

Он не стал звонить в магазин. Каждый вечер ложился на упругое ложе, раскинув руки и ноги. Ладони чувствовали небольшой подъем, скользили по новой простыне. Гладкость белья, его свежий, чуть химический запах, усталость от прошедшего дня и ожидание дня следующего убаюкивали и расслабляли. Иногда он так и засыпал, в позе витрувианского человека, иногда сворачивался клубком в своей колыбели, закрывал глаза, безмятежно и радостно, как ребенок, не ожидающий плохого – ни завтра, ни послезавтра, никогда.

Сны приходили цветные, но неразборчивые; струились шелками, обнимали бархатом, холодили льном. Он просыпался без будильника, что-то быстро ел, запивал растворимым кофе и бежал к метро.

Сорок минут под землей, еще пятнадцать – пешком по длинной теплой осени, расстилающей перед ним недавно окрашенное полотно: охристое, желтое, багряное с примесью зеленого и голубого. Вон той, с темно-медовыми глазами и волосами цвета древесной коры, пошли бы теплые тона. А этой нужно что-то в оттенках молодого красного вина. Или цвета сливы, большой, круглой, розово-сизой.

Андрей смотрел на прохожих, отмечая взглядом каждую женщину: походка, взгляд, настроение. Осень щадила их, не торопилась переодевать в темное и тяжелое, благоволила к многоцветью и невесомости. Но на юбки, блузы, ветровки Андрей внимания не обращал. Он знал, какие они были под одеждой, каждая из проходящих мимо. Знал с самого детства.

Перед ним раздевались, не смущаясь. Но он, бывший для клиенток матери невидимкой, все видел и замечал: груди, спины, задницы; пропаханные тесными резинками борозды на мягких животах; обильную женскую плоть, прущую из тесного белья. Он не помнил красивых – ни одной. Тогда ему казалось, что у матери шили только старые и страшные. Не потому ли прежний Андрей Барганов так не любил примерок? Научился на глаз определять тип фигуры, прикидывать размер, обхват груди, талии и бедер; выработал свой стиль – раскованный, не стесняющий движения. Free size, свобода для мастера и клиента, надежное укрытие для несовершенного человеческого – женского – тела… Андрей застыл на месте. Какие очевидные, какие смешные в своей детской наивности побуждения, какие глупые страхи определяют порой выбор, кажущийся взрослым и осознанным!

Идущая следом женщина не успела отреагировать на его резкую остановку, ткнулась в спину большой мягкой грудью, мурлыкнула мягким контральто извинения, обогнала. Андрей двинулся следом, невольно подстраиваясь под ее энергичный шаг и глядя на ягодицы, которые арбузно перекатывались под узкой юбкой. На волне возбуждения всплыло в памяти слово из курса по истории искусства – каллипига, прекраснопопая. Прекраснопопая, прекрасноногая, прекраснорукая, прекрасношеяя, прекрасная вся, от головы до пят!

По бетонной лестнице в подвал Андрей спускался вприпрыжку. После сорока он обрюзг и размяк; тело, всегда сухое и подтянутое, вдруг стало как задницы у меховых зверушек, набитых вперемешку мелкими шариками и обрывками синтепона. Но за эти два месяца подтянулся, окреп и словно потерял в весе. Двигаться стало легко: его тянуло вверх, поддергивало к небу, будто к макушке была привязана сотня воздушных шаров.

И еще он стал много улыбаться. Он, может, за всю жизнь столько не улыбался, как за последние шестьдесят три дня. Он был улыбчив даже на встрече с деловым партнером Вальки, Рустамом.

– Андрей, ты мужик! Я человек простой, что думаю, то и говорю. Валя тебе доверяет, а я Вале верю как себе, как маме своей не верю, как жене своей не верю! Кто вообще женам верит, да-а? – Рустам смеялся лающим