– Слушай, ты не кипятись, а? – Валька переминался с ноги на ногу, поглядывая на экран мобильного. – Я поговорю с ним еще раз. И вообще, ты не совсем прав. Рустам же разрешил им там жить, да-а? И условия создал – может, не идеальные, но… Ты подумай: он мог вообще не брать на работу тех, кому жить негде, а он…

– Ну прям благодетель! – Андрей взъярился. – Я сто раз вас спрашивал, сколько вы платите швеям. Вы не говорите! И они не хотят говорить, потому что Рустам им запретил, скорее всего. А ведь работают без выходных и из этого подвала не выходят почти!

Валька, кажется, не очень слушал и совсем не вникал. Он опять торопился: сказал, что едет куда-то по просьбе жены, но, возможно, просто нашел удобный повод прекратить разговор. Из-за этого Андрей не успел сказать Ханкину про газовый баллон: этот торпедообразный сосуд с горючим содержимым мелькал за легкой занавеской как стоп-сигнал и нервировал Андрея. Не говоря уж о том, что держать такую штуку в рабочем помещении, кажется, запрещено.

По дороге к метро Андрею пришло в голову, что решить проблему с баллоном он способен и без Вальки с Рустамом. Деньги есть, можно просто поехать в магазин и купить электрическую плитку или даже парочку. Да, так он и сделает. Завтра. Прямо с утра.

На складе его ждали, хотя и удивились, что приехал он один: ткани сами по себе были тяжелыми, да еще их обмотали плотной упаковочной пленкой. Ханкин, который обещал помочь, застрял в пробке. «Андрюха, – орал он в трубку, перекрикивая шум вечернего города и истеричные вопли автомобильных гудков, – извини, тут такой звездец, не успею до тебя доехать!» Договорились встретиться на месте, у цеха, и вместе разгрузить такси. Перенести рулоны в машину помог менеджер склада, нездорового вида светловолосый парень, который выразительно пыхтел и бубнил под нос, что в грузчики не нанимался. Садясь на переднее пассажирское место, Андрей сунул в пухлую потную ладонь две пятисотки.

Водитель, к счастью, попался неразговорчивый: вбил в навигатор адрес и всю дорогу угрюмо смотрел вперед. Встревая в очередную пробку, он лишь беззвучно шевелил губами, будто молился. Андрей тоже молчал. Неприятная встреча не забылась, но словно выцвела; он предвкушал, как распакует драгоценные (в прямом смысле слова) свертки, как уложит их на стеллажи, как расстелет на раскройном столе шелк свекольного цвета, завороживший его с первого взгляда. На придуманном им платье он хотел сделать вышивку – сложную, выпуклую, растущую из ткани, как цветы из земли. Надо бы найти хорошую вышивальщицу. Но где?..

Он забыл, когда в последний раз так бегал. Лет двадцать назад? Тридцать? Может, когда спасался от своих врагов, которые, как теперь стало ясно, были просто детьми – несчастными и испуганными, как и он сам.

Двадцать метров, тридцать, пятьдесят, все слышнее крики, все гуще дым, все удушливее запах гари. Проезд у входа в подвал, как всегда по вечерам, забит машинами, но сегодня здесь люди, очень много людей – растерянных, плачущих, кричащих.

– Из-за вас дом сгорит!

– Пожарных вызвали?! Вызвали? Кто-нибудь, позвоните ноль-один!

– С мобильного надо звонить сто один, придурок!

– Суки черножопые, понаехали, жизни от них нет!

– Да вы что?! Они-то чем виноваты?

– А «Скорую», «Скорую» вызвали? Там женщине плохо!

Андрей просачивался сквозь толпу, прошивал ее телом, сжав кулаки, чтобы не хватать за плечи каждого, не трясти, не кричать в лицо: «Как?! Как это могло произойти? И почему вы стоите тут, почему ничего не делаете?!»

Выбравшись из людской массы, он столкнулся с Валькой. Ханкина окружали швеи, дергали его за рукава, кричали истеричными голосами что-то непонятное.

– Андрюх. – Валькино лицо выглядело карикатурно: отвисшая челюсть, выпученные глаза, пятна на щеках, похожие на ожоги. – Андрюха, чего это, а? Чего это, Андрюха?

– Ханкин, мать твою, приди в себя! Ты давно здесь? Пожарных вызвали? Вызвали?

– Вроде да. – Валька очнулся, со злостью отбросил тянущуюся к нему женскую руку. – Да отстань ты, дура! Не до тебя сейчас! Андрюх, че делать-то? Все ведь сгорит, все на хрен сгорит – и техника, и товар!

– Да иди ты в жопу со своим товаром! Люди целы? Все вышли? Я тебя спрашиваю, дебил, люди целы?!

Камиля! Сам ли он вспомнил о ней или услышал это имя от одной из стоящих рядом женщин? Кинулся к ним, заметался взглядом, пытаясь выхватить из вязи незнакомого языка три самых важных сейчас слога. Эльвина – немолодая, тощая, одна из самых неумелых работниц – словно вспомнила вдруг, что он чужак, и истерически закричала по-русски: «В цех побежала! Дурочка, дурочка!»

Выдернув из Валькиной руки край своей куртки (Ханкин почему-то пытался его остановить, почему, почему, разве он не понимает?!), Андрей метнулся к лестнице, на третьей сверху ступеньке подвернул лодыжку и почти кубарем скатился вниз.

И удивился: на улице почти стемнело, окон, считай, тут нет, но в подвале было светло. До сих пор горело несколько ламп, и свет их был мутно-желтым, как застарелый гной. Андрей напряг зрение, всматриваясь в дымную пелену. Все вокруг истекало сизым ядовитым туманом: стены, пол, коробки с готовым товаром, свисающие со столов вялые тряпки, намертво пришпиленные к швейным машинкам.

Открытого огня видно не было. Может, само погасло? Может, все еще обойдется?.. Надежда не прожила и пяти секунд: в дальнем конце подвала факелом взметнулось пламя, высветив женскую фигуру: округлые бедра, изгиб талии, высокая шея… Камиля! Андрей хрипло выдохнул имя, на его место затек тяжелый, как ртуть, воздух. Раздирающая боль в груди не давала разогнуться, но он смог и, закрыв нос и рот рукавом, прищурив глаза и смаргивая с ресниц непрестанно текущие слезы, побежал к своему «кабинету», припадая на правую ногу.

Горел манекен. Он понял это не сразу и весь невыносимо длинный путь гнал от себя мысли о том, что может сделать огонь с человеческим телом. Рабочее кресло было опрокинуто, и, споткнувшись об его растопыренные ноги, Андрей с размаху упал на бетонный пол.

Вставать не хотелось. Хотелось скрючиться, свернуться в шар – бронированный, непроницаемый; хотелось обнять себя за плечи, сжать изо всех сил и выдавить из груди ядовитую смесь дыма и безволия. Кружилась и тягуче болела голова; от надсадного горького кашля внутри что-то с хлюпаньем рвалось. Андрей встал на четвереньки, поднял голову. Впереди, у выхода, в рассеявшейся вдруг сизой пелене виднелась девичья фигура – тонкая, устремленная ввысь. Глазные яблоки саднило, как в детстве коленки, стесанные об асфальт, но он вглядывался в дымное марево, пытаясь понять: