– Место укрытия трактатов и гримуаров, – сказалон. – Сожалею, но я вынужден их из тебя извлечь. Тебе уже от книг не будетникакого проку. А мне они сильно пригодятся. А коли уж я здесь, то спасу тебя отдальнейших мучений и пламени костра. Не благодари.

– Если ты не дьявол… – Глаза теряющего власть надсобой чародея испуганно расширились. – Значит, ты прибыл… От того,другого… О Боже…

– И снова тебя разочарую, – усмехнулсяСтенолаз. – Этот судьбами единиц интересуется еще меньше.

в которой оказывается, что хоть понятия «рентабельноеискусство» и «художественный гешефт» вовсе не должны обозначать contradictio inadiecto,[248] тем не менее в области культуры даже эпохальныеизобретения не так-то легко находят спонсоров

Как и каждый большой город в Силезии, Свидница угрожалакрупным денежным штрафом каждому, кто осмелится выкинуть на улицу мусор либонечистоты. Однако незаметно было, чтобы этот запрет исполнялся неукоснительно,и даже наоборот, было ясно, что упомянутая угроза никого не волновала.

Короткий, но обильный утренний дождь подмочил улицы города,а копыта лошадей и волов быстро превратили их в дерьмо-грязево-соломенноеболото. Из болота, словно колдовские острова из океанских вод, вырастали кучиотходов, богато изукрашенные различнейшими, порой весьма фантазийнымиэкземплярами падали. По самой густой грязи прогуливались гуси, по самой жидкой– плавали утки. Люди, то и дело оступаясь, с трудом перемещались по «тротуарам»из досок и дранки. Хотя законы магистрата угрожали штрафом и за свободный выпасскотины, тем не менее по улицам во всех направлениях бегали визжащие свиньи.Свиньи казались ошалевшими, мотались вслепую на манер своих библейских пращуровиз страны Гергесинской,[249] задевая пешеходов и распугиваялошадей.

Они миновали улочку Ткачей, потом громыхающую молоткамиБондарную, наконец Высокую, за которой уже раскинулся рынок. Рейневана так иподмывало заглянуть в недалеко расположенную и знаменитую аптеку «Под золотымлиндвурмом», поскольку он хорошо знал аптекаря, господина Христофора Эшенлёра,у которого обучался основам алхимии и белой магии. Однако отказался от своегонамерения, ибо последние три недели многому научили его касательно принциповконспирации. Кроме того, Шарлей подгонял. Он не замедлил шага даже у одного изподвалов, в которых подавали пользующееся мировой славой свидницкое мартовскоепиво. Быстро – насколько позволяла толкучка – они пересекли торговые ряды вгалерее напротив ратуши и пошли по забитой телегами улице Крашевицкой. Затемвслед за Шарлеем вошли под низкий каменный свод, в темный туннель ворот, вкотором воняло так, словно здесь испокон веков освобождались от избытка мочидревние племена силезцев и дзядошан. Из ворот попали во двор. Тесноепространство было завалено всяческим мусором и поломанными предметами, а кошекбыло столько, что не постыдился бы храм богини Баст в египетском Бубастисе.

Конец двора подковой окружала внутренняя галерея, рядом сведущей туда крутой лестницей стояла деревянная статуя, носящая слабые следыкраски и позолоты – свидетельниц многих канувших в Лету веков.

– Какой-нибудь святой?

– Лука Евангелист, – объяснил Шарлей, ступая наскрипящие ступени. – Покровитель художников-маляров.

– А зачем мы сюда, к этим малярам-художникам, пришли?

– За различной экипировкой.

– Потеря времени, – решил нетерпеливый истремящийся к своей любимой Рейневан. – Теряем время. Какая ещеэкипировка? Не понимаю…

– Тебе, – прервал Шарлей, – подыщем онучи. Новые.Поверь, они срочно необходимы. Да и мы вздохнем свободнее, когда тырасстанешься со старыми.

Лежащие на ступенях кошки неохотно уступали дорогу. Шарлейпостучал, массивные двери отворились, и в них возник невысокий, худощавый ирасчёхранный типус с синим носом, в халате, испещренном феерией разноцветныхпятен.

– Мэтр Юстус Шоттель отсутствует, – сообщил он,смешно щуря глаза. – Зайдите позже, добрые… О Господи! Глазам своим неверю! Благородный господин…

– Шарлей, – быстро упредил демерит. –Надеюсь, ты не заставишь меня торчать на пороге, господин Унгер.

– А как же, а как же… Прошу, прошу…

Внутри помещения крепко пахло краской, льняной олифой исмолой, кипела активная работа. Несколько пареньков в замасленных и испачканныхфартуках копошились вокруг двух странных машин. Машины были оборудованыворотами и напоминали прессы. Прессами они и были. На глазах у Рейневана из-подприжатого деревянным винтом штампа вытащили кусок картона, на котором былаизображена Мадонна с Младенцем.

– Интересно.

– Что? – Синеносый господин Унгер оторвал взглядот Самсона Медка. – Что вы сказали, молодой господин?

– Что это интересно.

– И более того. – Шарлей поднял лист, вынутыйиз-под другой машины. На листе отпечатались несколько ровно уложенныхпрямоугольников. Это были игральные карты для пикета – тузы, выжники и нижники,современные, по французскому образцу, в цветах pique и trefle.[250]

– Полную талию, – похвалился Унгер, – сталобыть, тридцать восемь карт, мы делаем за четыре дня.

– В Лейпциге делают за два.

– Но серийную дешевку, – возмутилсясиненосый. – С паршивых гравюр, кое-как раскрашенные, криво резанные.Наши, ты только взгляни, какой четкий рисунок, а когда я их раскрашу, получитсяшедевр. В наши карты играют в замках и дворцах, да что там, в кафедрах иколегиатах, а в те, лейпцигские, только лапсердаки[251]режутся в шинках да борделях…

– Ну ладно, ладно. Сколько берете за талию?

– Полторы копы грошей, если /осо-мастерская. Еслиfranco-клиент, то плюс стоимость доставки.

– Проводите в индергмашек,[252]господин Шимон. Я там подожду мастера Шоттеля.