– Да, потому что и времена такие, – неожиданновзорвался Юстус Шоттель, – ничего больше, только подхватить да написатькакие-нибудь призывы и прибить их, курва его мать, на дверях какой-нито церкви.Пшел, Лютер, со стола, прочь, наглый котяра.

Снова стояла долгая тишина, в которой послышалось полноеудовлетворения мурлыканье кота Лютера.

Тишину прервал Шарлей.

– Наплевать на догмы, доктрины и реформы, – сказалон, – я утверждаю, что одно мне нравится, одна мысль радует меня сверхмеры. Если ты, ваша милость, с помощью своего изобретения напечатаешь книг, товдруг да люди начнут обучаться чтению, зная, что есть тексты, которые следуетчитать? Ведь не только спрос рождает предложение, но и vice versa. Ведь вначалебыло слово, in principio erat verbum. Разумеется, главным условием должно быть,чтобы слово, то есть книга, была дешевле если не талии игральных карт, то хотябы бутылки водки, ибо сие есть проблема выбора. Подводя итоги, скажу знаетечто, господин Ян Гутенберг? Отметая его недостатки, я, как следует подумав, всеже прихожу к выводу, что ваше изобретение вполне может оказаться эпохальным.

– Ты просто с языка у меня сорвал, Шарлей, –сказал Самсон Медок. – С языка сорвал.

– Значит, – лицо бакалавра опятьпрояснилось, – вы пожелаете спонсировать?

– Нет, – отрезал Шарлей. – Не пожелаю.Эпохальность эпохальностью, но я, господин Гутенберг, занимаюсь здесьинтересами.

в которой Рейневан, благородный, как Персеваль, и столь жеглупый, кидается на помощь и занимает оборону. В результате вся компаниявынуждена убегать. И очень резво

– Basilicus super omnes, – сказал Рейневан. –Annus ciclicus. Voluptas. Да, наверняка voluptas. Voluptas papillae. Desanctimonia et… Expeditione hominis. Самсон!

– Слушаю?

– Expeditione hominis. Или positione hominis. Наобгоревшей бумаге. Это у тебя ассоциируется с чем-нибудь?

– Voluptas papillae… Ох, Рейнмар, Рейнмар.

– Я спросил, это у тебя с чем-нибудь ассоциируется?

– Нет. К сожалению. Но я все время думаю.

Рейневан ничего не сказал, хотя, несмотря на уверения, СамсонМедок, казалось, меньше всего думает, а больше дремлет в седле широкогомышиного цвета мерина – коня, которого доставил Юстус Шоттель, свидницкиймастер гравюры по дереву, на основании составленного Шарлеем списка.

Рейневан вздохнул. Подбор заказанной Шарлеем экипировкиотнял несколько больше времени, чем предполагалось. Вместо трех они провели вСвиднице четыре дня. Демерит и Самсон не ворчали, скорее даже были рады,получив возможность пошляться по знаменитым свидницким винным погребкам иглубоко исследовать качество мартовского пива этого города. Рейневан же,которому ради конспирации шляться по пивным не посоветовали, скучал вмастерской в обществе нудного Шимона Унгера, злился, торопился, любил итосковал. Тщательно считал и пересчитывал дни разлуки с Аделью и никак не могнасчитать меньше двадцати восьми. Двадцать восемь дней, почти месяц! Онраздумывал над тем, могла ли – и как – все это выдержать Адель.

На пятый день утром ожиданиям пришел конец. Распрощавшись сгравировщиками, трое путешественников покинули Свидницу, сразу за Нижнимиворотами присоединились к длинной колонне других путников – конных, пеших,нагруженных, навьюченных, погоняющих рогатый скот и овец, тянущих возки,толкающих тачки, едущих на экипажах различнейшей конструкции и красоты. Надколонной висел смрад и дух предпринимательства.

К перечисленным в списке Шарлея пунктам экипировки ЮстусШоттель по собственной инициативе добавил и поставил довольно много различных,но явно вразнобой подобранных предметов одежды, так что у всех трех путниковпоявилась возможность переодеться. Шарлей незамедлительно воспользовалсяпредоставившимися шансами и теперь выглядел значительно и даже воинственно,вырядившись в стеганый haqueton,[261] покрытый ржавыми ивызывающими уважение оттисками лат. Серьезная одежда прямо-таки магическипреобразила самого Шарлея – сбросив шутовской наряд, демерит одновременноосвободился и от шутовских манер и речи. Теперь, упершись рукой в бок, онсидел, гордо выпрямившись на своем прекрасном гнедом жеребце, и посматривал наобгоняемых торговцев с победоносной миной и представительностью если неГавейна, то уж Гарета наверняка.

Самсон Медок тоже изменил внешность, хотя в доставленныхШоттелем свертках нелегко было подыскать что-либо налезающее на гиганта. Ивсе-таки наконец удалось заменить мешковатый монастырский халат на свободнуюкороткую журдану и капузу, вырезанную по краям модными рубчиками. Подобнаяодежда была так популярна, что Самсон перестал – насколько это было возможно –выделяться в толпе. Теперь в колонне других путников каждый, кому было не леньприглядываться, видел господина из благородных в сопровождении студиозуса ислуги. Во всяком случае, на это надеялся Рейневан. Надеялся он также на то, чтоКирьелейсон и его банда, если они даже узнали о сопровождающем его Шарлее,выспрашивают о двух, а не о трех путниках.

Сам Рейневан, выбросив истрепавшиеся и не совсем свежиевещи, выбрал из подарков Шоттеля облегающие брюки и лентнер с модно подбитойватой грудью, придающей фигуре несколько птичий вид. Все дополнял берет, какиеобычно носят школяры, например, недавно встреченный Ян Гутенберг. Интересно,что именно Гутенберг стал предметом дискурса, причем, о диво, речь шла вовсе необ изобретении книгопечатания. Дорога за Нижними воротами, шедшая до Рихбаха подолине реки Пилавы, была частью важного торгового пути Ниса-Дрезно,[262] и поэтому ею пользовались очень активно. Настолько активно,что это начало наконец раздражать чуткий нос Шарлея.

– Господа изобретатели, – ворчал демерит, отгоняямух, – господин Гутенберг et consortes могли бы наконец изобрестичто-нибудь практичное. Какой-нибудь perpetuum mobile, что-нибудьсамодвижущееся, позволяющее отказаться от лошадей и волов, которые, как мывидим и обоняем, безостановочно демонстрируют прямо-таки беспредельныевозможности своих кишечников. Нет, воистину говорю вам, мечтается мне нечтотакое, что передвигается самостоятельно и при этом не отравляет естественнойсреды. Что? Рейнмар? Самсон? Что скажешь ты, прибывший из потустороннего мирафилософ?