невидимый курок и запустило таймер, который теперь отсчитывал время до того, как мааскохои предпримут попытку ответного нападения, маскируя это потребностью в самозащите. И это ставило меня перед необходимостью распылять внимание. Вместо того, чтобы полностью отдаться выстраиванию совершенно новых для нас обоих отношений с Яной, я буду должен еще отслеживать все попытки причинить ей вред. Да, очевидно, что она могла постоять за себя, но и понятно, что это истощало ее всех меры. А значит, подвергало опасности ее… и ребенка.

Ребенок! В этот момент сердце опять прыгнуло в горло. Я не ощущал его так, как в тот раз! Конечно, мне тогда могло просто почудиться, или для того чтобы почувствовать его мы должны быть едины с драконом, но ослепительный ужас возможной потери связал узлом нутро. А вслед за ним пришла злость. На Яну, снова заставляющую испытывать эмоции, которые швыряют меня из крайности в крайность и унижают бессилием что-то сделать или повлиять на них. Невыносимо находиться на той территории, где ты совершенно беспомощен и абсолютно несведущ.

Но злиться сейчас, когда она наконец рядом, во плоти, настоящая, долго не выходило. Точнее уж злость тут же обращалась в желание, которое сейчас явно было неуместным и истязало и так истосковавшееся тело и душу. Раньше я еще задавался вопросом почему так? Почему каждая сильная эмоция, направленная на Яну — отрицательная или положительная — врезаясь в ее упрямство и непокорность, тут же обращается лютым вожделением, желанием покорить, подмять, заставить смириться хоть на время и захватить еще хоть крохотную часть ее внутреннего пространства, стремясь заполнить его собой полностью, не оставить места больше ни для чего и ни для кого. И каждый раз неистово поддаваясь ему, я и не заметил, что это завоевание означает, что я не просто отбираю по кусочку свободу у нее, но и оставляю гораздо большую часть себя теперь уже навсегда заключенной внутри этого ее непредсказуемого внутреннего мира. Именно это бесило меня и толкало на чрезмерные проявления власти, вызывая почти патологическое желание добиться ее полного подчинения. Я отчаянно стремился остаться наверху, наивно полагая, что, сломав Янино сопротивление, я смогу вернуть себе прежнюю ясность мышления и почти забытую свободу от этой мучительной тяги к ней. И только когда что-то переломилось внутри от разлуки и ощущения неописуемой утраты там, в нижнем слое, желание бороться со своими чувствами пропало, и пришло понимание, что все это у меня по-прежнему есть. Яна ничего не отнимала у меня. Наоборот, ее появление придало всему завершенность, превратив жизнь из хаотичной суеты вроде важных, но несущественных свершений в направленный в единую сторону поток. И пусть он пока напоминал яростную стремнину горной реки в половодье, которая больше разрушала все на своем пути. Просто мне нужно научиться не сковывать ее, не запихивать в рамки, ведь подобного и сам бы не стерпел и не перенес. Единственный выход — не бороться со стихией по имени Яна, а слиться, отыскать единое на двоих русло в надежде, что беснующийся горный поток обратится в плавную, широкую равнинную реку. Хотя с этой женщиной об этом разве что мечтать.

Солнечный свет, проникающий в окна, сделал очертания женского тела на краю огромной постели отчетливее. Все эти часы я заставлял себя соблюдать дистанцию, мечась как хищник на привязи туда-сюда. Разрываясь между необходимостью дать Яне отдохнуть и примитивным желанием наплевать на все и поступить как настоящий зверь, перед которым стоит простой выбор — или утолить сжигающий нутро голод, или просто сдохнуть. Слишком, чрезмерно давно я не ощущал ее кожа к коже, не захлебывался наслаждением, сминая упорство ею же разбуженным желанием. Не ощущал, как тело сводит предвкушением, больше похожим на ликование, когда ее глаза из обжигающе злых становятся бесстыдно жаждущими. Когда она сдается, оставаясь прежней неистовой и яростной, но сдается.

Останавливаюсь в шаге от кровати и смотрю, смотрю на нее. Она лежит, подтянув колени к животу и прижав к нему одну ладонь, словно во сне защищается от чего-то. Потом неожиданно понимаю — не защищается сама, оберегает ребенка. И снова накатывает это мерзкое чувство собственной пока никчемности и вины, и еще более мощная волна приходит от дракона. Накосячили мы, столько всего испортили. Ломали и перли напролом там, где нужно было лелеять и строить. Дракон огрызается. Не нравиться ему мудрому, древнему, непогрешимому испытывать стыд за собственное непростительное нетерпение, что не сдержал в себе и навязал мне. Ох как не нравится. Но терпи, я глотаю, и ты проглотишь. Ведь это мне в первую очередь разгребать последствия, пока ты будешь призраком маячить за спиной. Снова недовольно взрыкнув дракон, отгораживается от меня, прячась и оставляя меня со спящей бомбой со заведенным часовым механизмом один на один. Я разворачиваюсь и пытаюсь уйти в гостиную номера, но меня словно на эластичной веревке тянет назад, и не в силах больше противиться сажусь на пол возле кровати. Взгляд снова ощупывает, оглаживает каждый изгиб, сейчас едва угадывающийся под мужской толстовкой. Явно не новой. Явно с чужого плеча. Чужого мужского плеча! Проклятая тряпка, что касалась сначала кожи другого мужика, а теперь мерзко липнет к коже моей женщины! Кто тот ублюдок, чью одежду она носит? Роман? Или есть еще кто? Кто? Злость в считанные мгновенья вспыхивает, как лужа бензина, в которую бросили спичку. Хочу содрать с нее ненавистную вещь, вообще все! Каждую! Опрокинуть Яну, еще даже не успевшую проснуться, на спину и, грубо раздвинув ногами бедра, вломиться внутрь, чтобы, едва открыв глаза, она уже начала выкрикивать мое имя. Пусть твердить при этом будет, что ненавидит! Наплевать! Хочу! Сейчас же! Немедленно!

Я, давя рык, подался вперед и втянул запах у самой ткани, будто он мог мне дать имя того, кому раньше принадлежала, подписывая приговор. Но не ощутил ничего, кроме головокружительного аромата Яниной кожи и слабой отдушки порошка. И это словно тяжелая оплеуха привело меня в себя! Это я собираюсь построить новые отношения? Я? И это при том, что чертов кусок ношенного трикотажа в секунды лишил меня способности здраво мыслить? Практически толкнул на насилие в жалкой попытке утвердить свои права хотя бы на тело любимой женщины? Но разве тела я желаю от Яны, его одного? Нет, его мало, недостаточно теперь, да, если задуматься, и никогда не было достаточно. Но что же делать с этой почти не поддающейся контролю жгучей ревностью? Как обуздать то, что с самого начала буквально разносит мозг на части при любом,