* * *

Лу зевает, перекатывается на другой бок, наслаждаясь комфортом собственной постели после нескольких дней отсутствия. Она вернулась в Брайтон вчера вечером, и, хотя у нее было время переварить реакцию родных, она все еще толком во всем не разобралась. Может, работа мозга замедлилась во второй половине беременности. В любом случае то, что мама обрадовалась беременности, да еще и осадила Джорджию, оказалось полной неожиданностью. Лу не может вспомнить, когда она не наталкивалась на осуждение матери. Ее неодобрение было перманентным, когда Лу рисовала свое будущее, но на следующий день после того разговора они остались наедине, и Ирэн даже попросила разрешения потрогать живот и почувствовать, как ребенок шевелится. Очень необычно.

Как и ожидалось, ребенок отказался шевелиться по указке, да и на этой стадии шевеления еще такие незаметные, что Лу сама едва их различает. Но не в этом суть. Разумеется, куда меньше Лу порадовала реакция сестры. Если бы ее спросили заранее, то Лу предположила бы, что Джорджия порадуется, а мать отнесется к известию крайне негативно, однако, учитывая постоянное стремление сестры угодить матери, Лу надеялась, что теперь мать уговорит Джорджию изменить свое мнение.

Да, ничего нельзя знать заранее, думает Лу. Сколько бы я ни работала психологом, а люди никогда не перестанут меня удивлять.

А теперь ты пинаешься! – обращается она к малышу, ощущая шевеления в животе.

Лу задирает футболку и осматривает себя. Даже за четыре дня, прошедшие с тех пор, как Джорджия заметила живот, тело вроде бы изменилось. Лу еще сильнее поправилась в талии, и вряд ли только из-за переедания во время праздников. У нее торчит пупок, живот чешется и кожа растягивается.

Видимо, узистка все-таки определила пол ребенка на втором скрининге на прошлой неделе, хотя ни Лу, ни Адам ничего не поняли по изображению на экране.

– Не понимаю, зачем большинство людей просят сказать им, кто там: мальчик или девочка?

Процедуру выполняла тот же специалист, что и в прошлый раз.

– Думаю, хотят угадать с цветом одежды для новорожденного и интерьером детской, – ответила она.

– Ну у нашего малыша не будет такой роскоши, как детская, и если родится мальчик, то придется ему смириться с вкраплениями розового.

Некоторые ее друзья – к примеру, Хоуи, – могут помочь малышу при его рождении.

Гадать о поле будущего ребенка – ужасно весело.

– Кто ты? Мальчик или девочка? – спросила Лу у живота. И, словно в ответ, почувствовала едва заметные толчки.

* * *

Кэт на какой-то странной планете. Здесь нет солнца, путь ей освещает лишь холодный голубоватый свет космического корабля. Судя по виду, здесь холодно, хотя Кэт не ощущает температуру через объемный скафандр. Двигаться тяжело, шлем внутри запотевает из-за дыхания. Но она полна решимости досконально исследовать жуткие соты, которые, кажется, тянутся во всех направлениях. В полумраке Кэт различает лишь их контуры. Она присаживается на корточки. Это сотни, нет, тысячи яиц по размеру больше страусиного, с чуть прозрачной оболочкой. Она рассматривает одно поближе, внутри видно плод, пульсирующий жизнью. Кэт протягивает руку, берет яйцо неуклюжей рукой в гигантской перчатке, но когда распрямляется, то роняет его и разбивает.

Она с криком подпрыгивает.

Но это всего лишь Рич. Наверное, она снова заснула. Кэт пытается стряхнуть с себя сон и вернуться в реальность.

– Вот, я тебе принес.

Он стоит у кровати с чашкой чая. Волосы влажные после душа, лицо розовое после бритья, а пахнет от него лимонным мылом. Он уже оделся, чтобы уйти. В глубине души Кэт хочется, чтобы он поскорее ушел, оставил ее одну, но при этом хочется и чтобы он остался и продолжал утешать.

– Пообещай, что ты встанешь с постели, милая.

– Обещаю.

Но Кэт знает, что она не вылезет из кровати. Она не может окунуться в новый день. А встать с постели означает намерение это сделать.

Она слышит, как Рич спускается по ступенькам, хлопает входной дверью, заводит машину и уезжает. Не позавидуешь – ехать нужно аж в Лестер. Сама Кэт не может представить, что ей куда-то нужно было бы поехать. Даже поход в ванную и по коридору дается ей с трудом, словно бы она идет в потоке против течения, преодолевая его сопротивление.

Когда она опускается на унитаз, ее всю трясет. Кровь пока так и не остановилась, напоминая о том, что процесс не завершился. Болит живот, как при месячных, только сильнее. Она заставляет себя заглянуть в унитаз. Уже не так страшно, как пару дней назад, но приятного мало. Кровь со сгустками. Внезапно ей хочется зачерпнуть эти кровавые ошметки, запихнуть обратно, оживить ребенка. Но это безумие, говорит она себе. Точно так же Жаклин Кеннеди пыталась собрать мозги супруга в салоне лимузина. Вместо этого Кэт смотрит, как кровь медленно растворяется в воде, превращаясь из красной в розовую. Затем она смывает, и кровь утекает в трубы под землей. Это как кладбище, думает она.

Кэт ждет, пытается сходить по-маленькому. Идут минуты, а она все так и сидит. Проходит целая вечность, но у нее так ничего и не получается. Такое впечатление, что она просто не может больше ничего отдавать этому миру. Наконец ей удается выдавить из себя пару жалких капелек.

Она смутно осознает, что во рту у нее какая-то помойка. Язык, наверное, уже позеленел, но заставить себя почистить зубы не удается. Хватит с нее. Кэт, насколько это возможно, спешит в спальню, ныряет под одеяло, натягивает его до подбородка и затихает.

Через некоторое время она понимает, что вся трясется от расстройства, словно испуганный зверек. Ноги буквально ходят ходуном, как будто она замерзла, но у них включено центральное отопление. Почему-то Кэт не может плакать, словно бы для слез нужен свидетель ее страданий. Без Рича ее горе остается бесшумным, молчаливым, осталось лишь выворачивающее нутро ощущение потери, которое эхом отдается в нижней части живота. Кэт чувствует себя такой виноватой, такой неудачницей… Она всех подвела. Не только себя, но и Рича, своих родителей, своего донора, персонал клиники. Но больше всех ребенка. Почему она не смогла его защитить? Что с ней не так? Что не так с ее маткой? С ее способностью стать матерью? Отчего она неспособна выносить новую жизнь?

Кэт трет свой живот.

– Прости меня, – твердит она.

Но сама себя простить не может.

* * *

– Джуди, боюсь, у меня плохие новости.

– Что такое?

– Кэт.

Джуди ахает.

– С ней все нормально?

Она всегда очень нервничает из-за здоровья дочери, поэтому лучше перейти прямо к делу, хотя Рич предпочел бы смягчить слова.

– Нет… дело в том, что… боюсь, она потеряла ребенка.

– Нет. – Теща тихонько стонет от горя, а потом повисает долгая пауза, после которой она наконец выдавливает из себя: – Когда?