– Да, должно быть, это ужасно. Я хочу предложить вам с Кэт куда-нибудь съездить развеяться, но думаю, это будет непросто.

– Да какое там, я даже спросить ее об этом не осмелюсь. Мне страшно.

– Понимаю.

Снова молчание. Ричу не хочется торопить свою тещу, но он беспокоится, что слишком долго отсутствует на рабочем месте. Рич не уверен, можно ли доверять своим коллегам, что они при первой же возможности не заложат его, видя, что он бездельничает.

Джуди спрашивает:

– Она ест?

– Я не уверен, каждый вечер ей готовлю, но, когда меня нет рядом, такое впечатление, что она не ест.

– Плохо.

Я знаю, думает Рич. Но что поделать? Его даже посещала безумная мысль установить автоматическую кормушку, как для кошки, которую они оставляют, когда уходят до позднего вечера. Круглые сутки такая кормушка крутится, потихоньку выдавая еду. Он бы поставил ее на тумбочку, заполнил бы орешками и всякими легкими закусками, Кэт всего лишь нужно было бы только протянуть руку… Рич одергивает себя. Похоже, он тоже сходит с ума.

Джуди продолжает:

– Подожди-ка минутку. Хочу кое-что обсудить с Питером.

– Конечно. – Рич борется с нарастающим беспокойством.

Вскоре теща возвращается.

– Если не возражаешь, я заеду. Я знаю, что она никого не хочет видеть, но мне невыносимо от того, что она там страдает одна-одинешенька.

– Она может не открыть дверь.

– У меня же есть ключ.

– Точно.

Когда Кэт нужен был уход после химиотерапии, Джуди открывала дверь своим ключом.

– Тогда, конечно, поезжайте. Для меня тоже будет облегчением, если вы увидитесь.

* * *

Кэт подпрыгивает. Кто-то нависает над кроватью.

Это вор-домушник.

Спустя минуту она понимает, что это мама. В полумраке она видит лишь, что Джуди открывает и закрывает рот, как золотая рыбка.

– Подожди. – Кэт вытаскивает из ушей маленькие желтые затычки. – Как ты сюда попала?

– Вошла. Что это у тебя такое?

– Беруши. – Кэт приподнимается.

– Зачем? У вас такая тихая улица. – Джуди качает головой. – Неудивительно, что ты не слышишь мои звонки.

Разве может Кэт объяснить?

Джуди подходит к окну и распахивает занавески. В комнату льется солнечный свет: опаляющий и горячий. Кэт прикрывает глаза. Джуди садится на край кровати – темный силуэт на ослепительном фоне.

– Дорогая, я волновалась. Рич сказал, что ты пролежала всю неделю.

Кэт вздрагивает, смущается. В глубине души она понимает, что это абсурд, но сила, которая пригвоздила ее к матрасу и не отпускает, всемогуща. Движение приводит ее в ужас.

– Не могу встать, – отвечает Кэт.

– У тебя все еще кровотечение? – спрашивает Джуди уже мягче. Она пододвигается по кровати так, чтобы сжать плечо Кэт через одеяло.

Кэт кивает.

– Немного.

– Дорогая, мне так жаль…

– Это моя вина, – бормочет Кэт.

Мама наклоняется.

– Почему ты так говоришь?

– Потому что. Мне не стоило даже пытаться. Я не создана для деторождения.

– А вот сейчас ты говоришь глупости. – Слова, возможно, и звучат критично, но тон матери добрый.

– Разве? – Кэт понятия не имеет, глупости это или нет. Ее мысли вообще не отличаются особым смыслом. – Моя чертова матка пришла в негодность после этого чертова рака. Неудивительно, что ребенок не захотел там остаться. – Она начинает рыдать. Как и раньше, раз уж Кэт плачет, то уже не может перестать, только всхлипывает между рыданиями, судорожно заглатывая побольше воздуха, как привыкла с детства. Мама обнимает ее. Ее грудь мягкая и пахнет стиральным порошком. Она пользуется одним и тем же стиральным порошком несколько десятков лет. Наконец Кэт отстраняется и спрашивает:

– Можешь принести мне салфетки?

– Разумеется.

Джуди идет в туалет – уже вполне по-деловому – и возвращается с длинным куском туалетной бумаги.

– Ты ела?

И правда, ела ли она?

– Я не уверена.

– Господи, милая!

Кэт не удивлена, что мама сердится, она и сама на себя сердита.

– Я пойду приготовлю тебе сэндвич.

Кэт откидывается на подушки, смотрит из окна. Приходится щуриться. Весь мир все еще кажется чем-то отдельным от нее. Но, по крайней мере, паника немного отступила. Хорошо, что мама приехала. Кэт слышит, как Джуди гремит посудой, а потом на кухне закипает чайник. Это первый звук за долгие дни, который она не хочет вычеркнуть из своей жизни.

Вскоре Джуди возвращается с подносом. На нем сэндвич с сыром на черном хлебе и чашка дымящегося чая.

– Я положила в чай сахар. – В их семье всегда так делают, когда кто-то болеет.

– Не знала, что у нас есть хлеб.

– Там залежи еды. Рич заботится о тебе. – Джуди замолкает. Кэт чувствует на себе взгляд матери.

– Ты, наверное, ужасно себя чувствуешь, раз ничего не ешь.

Кэт улыбается. Улыбка кажется странной, словно губы изображают нечто доселе невиданное.

– А теперь, милая, у меня есть предложение, – говорит Джуди.

Кэт откусывает кусочек сэндвича, рот так пересох, что корка царапает изнутри щеки. Она отпивает чай в надежде, что это поможет.

– Поехали домой.

– Домой?

Она вообще-то и так дома.

– В наш дом, я хотела сказать.

– И что? Бросить Рича?

Джуди не это хотела сказать.

– Я его не оставлю. Я и так его сильно подвела.

Я так себя ужасно вела временами, была эгоистична и нетерпелива, удивительно, как он от меня не ушел, думает Кэт. Но как объяснить, насколько сильно она себя возненавидела? Должно быть, все испытывают к ней отвращение – мама, Рич, все.

– Ты же не навсегда, глупышка.

– Ох.

– На пару недель, может, чуть подольше. Пока ты восстанавливаешься. Позволь нам о тебе позаботиться.

– Да я в порядке. – Даже произнося эти слова, Кэт знает, что это неправда. Но идея куда-то ехать ее ужасает. Она не может никуда ехать.

– Прости, но ты не в порядке.

Кэт пытается понять, хорошая ли это идея, но мысли путаются. Найти рациональное зерно – все равно что отыскать целую баночку на свалке.

Джуди продолжает:

– Тебе нельзя быть одной целыми днями.

Может, мама и права. Кэт себя чувствует просто ужасно, кроме того, она понимает, что уже переживала нечто подобное.