которые значимы для человеческой самооценки, сосредоточивают гордость, внимание и энергию на национальном уровне, так что общество, к которому принадлежит человек, по сути, становится частью его собственного «я».

Когда реакция действительно распространяется, временами подобно заражению, ответ усиливается тем больше, чем ближе друг к другу находятся индивидуумы, будь то обезьяны, собравшиеся у фруктового дерева, или восторженные фанаты, аплодирующие на стадионе[605]. Но современным толпам нет необходимости культивировать групповые эмоции и связи. Объединение в более скромных масштабах сделает это. У бродячих охотников-собирателей связь с их обществом, должно быть, достигала максимума, когда локальные группы собирались в одном месте. Члены общества, вероятно, поддерживали сплоченность, не только обмениваясь товарами и строя дружеские отношения, но и более фундаментальным образом: отождествляя себя с собравшимся сообществом. Встречи, вероятно, обеспечивали чувство священного в форме коллективной гордости и патриотизма. Люди из локальных групп вновь подтверждали свое единство с помощью пиров, историй, песен и танцев[606].

Удовольствие от этих занятий и отказа от индивидуальности ради группы, возможно, проистекает из стремления действовать таким образом, что нас, по нашему мнению, обязательно примут благосклонно. Это заметно по тому, как мы «отзеркаливаем» не только вокальные тики и жесты, но и эмоции тех, кого мы уважаем, а мы склонны чаще всего испытывать уважение к представителям нашей расы или этноса[607]. Такие действия непреднамеренны и отчасти индуцированы зеркальными нейронами премоторной коры, которые возбуждаются, когда мы совершаем действие или наблюдаем за выполнением этого действия кем-то другим[608]. Это поведение имеет генетическую основу: новорожденные подражают печали, страху или удивлению других[609]. Отзеркаливание других индивидуумов и эмоциональные реакции на групповом уровне проявляются и у других животных тоже, например у взволнованного стада обезьян. Шимпанзе копируют игривость или гнев сородичей, которых они видят на видеозаписи[610].

Действуя как один

Не так давно я был в Токио, наслаждаясь морозным январским воздухом в синтоистском святилище Тэпподзу Инари, которое известно своими вековыми тории (воротами в святилище) и аркообразными крышами, когда больше сотни людей, одетых лишь в головные и белые набедренные повязки, собрались во внутреннем дворике вокруг бассейна, наполненного льдом, и начали монотонно петь. Примерно 30 человек залезли в бассейн и, став на колени так, чтобы ледяная вода доходила до талии, воспроизводили движения гребцов лодки, а их мелодичная молитва чередовалась с хором из двух нот и грохотом слов. После нескольких минут в холодной воде верующие выбрались из бассейна, и их сменила следующая партия людей.

Этот ритуал называется праздником зимнего очищения кантю мисоги. Я наблюдал за ритуалом вместе с Паносом Миткидисом, сотрудником Центра оценки прошлого с позиции современности Университета Дьюка, где психологи исследуют мыслительные процессы людей, включая то, как люди действуют в унисон в тяжелых условиях (это область исследований Миткидиса). Несмотря на холод, Миткидис весь покрылся потом, пока его команда собирала данные по мере развития событий в тот день.

Ритуалы состоят из повторяющейся последовательности действий, которые не имеют очевидной практической пользы. Моменты всеобщего оживления у некоторых видов млекопитающих – это наблюдаемое в природе поведение, близкое к ритуалам. Волки наскакивают друг на друга и тявкают, а пятнистые гиены начинают тереться друг о друга, подняв хвосты. Такое оживление побуждает участников пойти на риск, которого они избегали бы, если бы были одни, например напасть на другую стаю или клан[611]. Подобная дерзость может немного напоминать то, что у нашего вида называется эффектом прерывности: группы, взаимодействующие с другими группами, склонны больше конкурировать и меньше сотрудничать, чем при взаимодействии индивидов, из которых эти группы состоят, один на один[612]. Конечно, между людьми и другими животными есть разница: у людей часто имеются символы – флаг, – вокруг которых наблюдается оживление. Муравьи-рабовладельцы, возможно, являются исключением из этого правила. Рабочие, обладающие общим «флагом» из феромонов, толпой мечутся в своем гнезде, прежде чем отправиться на захват новой группы слуг[613].

Люди придерживаются превращенных в ритуалы моделей поведения гораздо чаще, чем мы можем представить, и выходят за рамки простого отзеркаливания речи и эмоций друг друга. В детстве мы становимся очень искусными в копировании сложных действий других, обычно не преследуя никаких явных целей, кроме демонстрации нашей преданности группе. Вспомните о ребенке, который получает признание группы модников из своего класса, соблюдая любые придуманные ими правила игры. «Мы одеваемся именно так» – ладно, принято[614]. Безошибочное воспроизведение несущественных деталей поведения – правильное исполнение ритуала – это уникальный способ, которым люди доказывают свою идентичность, в том числе и своему обществу[615].

Панос Миткидис обнаружил, что у тех, кто участвует в значимых ритуалах, сплоченность значительно повышается, и в том, что касается подтверждения идентичности, она превосходит по силе обычные социальные маркеры за счет образования действительно тесной связи между участниками. Такого рода поведение превращается в откровенное затуманивание мыслей братствами, которые формируют коллективное единство посредством тяжелых испытаний. Когда формальное выражение преданности повторяется регулярно, людей могут вынудить настолько объединить свои судьбы, что они вполне способны совершать рискованные согласованные поступки. Культы и банды внушают чувство единства очень похожим образом; это особенно верно в таких криминальных организациях, как мафия, которая принуждает своих членов к выполнению обязательств на протяжении жизни многих поколений.

Ритуалы еще более экстремальные, чем праздник зимнего очищения, порождают радикальное воплощение групповых эмоций, известное как слияние идентичности. Участники считают себя и свою группу тождественными и все сильнее демонстрируют свою преданность друг другу, обеспечивая при этом строгое соблюдение стандартов группы[616]. Такие «обряды, наводящие ужас» выполняют редко и часто лишь немногие избранные. В современных государствах подобное практикуется только в самых радикальных программах военной подготовки или во время настоящих смертельных схваток[617]. Такие пышные обряды, которые было трудно подделать, были характерны для охотников-собирателей и племенных групп (когда люди постоянно вступали в конфликт с враждебными чужаками) и включали в том числе нанесение болезненных и неизменяемых маркеров, таких как шрамы на теле. Представьте такие действия как имитацию мучительной боли, ожидающей участников во время предстоящего тяжелого испытания, которая подготавливает их к совместному участию в бою.

Как биолога, специализирующегося на муравьях, меня особенно заинтересовала церемония инициации воинов, которая по-прежнему практикуется народом сатере-маве, живущим в северной части бассейна Амазонки. В ходе обряда мальчики должны вытерпеть жалящие укусы ужаса, как не без основания некоторые называют муравья-пулю[618] с туловищем ромбовидной формы длиной 2,5 см[619]. Я однажды испытал шок от укуса муравья-пули, даже несмотря на то, что мне удалось стряхнуть его, прежде чем