Никейский собор. Начиная с первых семи Вселенских соборов IV–VII вв. главной проблемой Отцов Церкви становится вопрос о сущности Христа, о характере сосуществования в нем человеческой и божественной природы. Решающим в истории христианской церкви стал Первый Никейский собор (325 г.), созванный императором Константином для того, чтобы поставить точку в споре между александрийским епископом Александром и Арием. Как и гностики, Арий отрицал божественность Христа, считая его не Богом, а первым и совершеннейшим из сотворенных Богом существ. Тогда у Ария нашлось много сторонников, но епископ Александр обвинил Ария в богохульстве. Я полагаю, что принятие христианством так называемой арианской ереси могло бы предотвратить многие последующие ошибки церкви, ныне ведущие к ее разрушению, но собор, участники которого не были достаточно образованными, чтобы вникнуть в теологические детали и понять все тонкости рассматриваемой проблемы, осудил Ария и определил основные доктрины церкви и символ веры.

Знаменательно, что судьями Ария стали церковники, многие из которых только-только вернулись после каторги и на своих телах имели следы пыток за прохристианские взгляды — некоторые из них вскоре были объявлены святыми[195]. Именно собор, осудивший арианство, утвердил христианский символ веры — постулат о единосущии Сына Отцу и Его предвечном рождении. Главное в этом определении — предложенное императором Константином слово «единосущный» (омоусиос), подчеркивающее единоприродность небесного Отца и земного Сына[196]. По моему глубокому убеждению, именно это представление было неправильным ответом на стоящий тогда перед церковью исторический вызов. Здесь важно подчеркнуть, что идея исходила даже не из лона церкви, а от языческого императора, решившего узаконить христианство.

Приведу окончательный символ веры (орос), принятый I Вселенским собором:

Веруем во Единого Бога, Отца, Вседержителя, Творца всего видимого и невидимого. И во Единого Господа Иисуса Христа, Сына Божия, рожденного от Отца, Единородного, то есть из сущности Отца, Бога от Бога, Света от Света, Бога истинного от Бога истинного, рожденного, несотворенного, единосущного Отцу, через Которого все произошло как на небе, так и на земле. Нас ради человеков и нашего ради спасения сошедшего и воплотившегося, вочеловечившегося, страдавшего и воскресшего в третий день, восшедшего на небеса и грядущего судить живых и мертвых.

Далее следовала анафема, удивительным образом примыкающая к оросу — главному символу веры:

А говорящих, что было время, когда не было Сына, или что Он не был прежде рождения и произошел из несущего, или утверждающих, что Сын Божий из иной ипостаси или сущности, или создан, или изменяем — таковых анафемствует кафолическая церковь[197].

Символично, что самое фундаментальное решение в истории христианской церкви было поддержано церковниками без достаточного внутреннего понимания и убеждения. Клир и даже открытые противники пресловутого «единосущия» просто смирились пред волей Константина — диктат императора-язычника возобладал над убеждениями «еретиков». Затем подобное многократно повторялось в долгой истории Византии, а затем и ее «правопреемницы» России… Кстати, немногих несогласных после собора отправили в ссылку…

Справедливости ради надо сказать, что, приняв указанный символ веры, церковь не была к нему готова: вслед за кажущимся торжеством «истины» на I Вселенском соборе последовала столь острая антиникеевская реакция, что порой казалось, что церковь не устоит и падет под натиском арианской ереси. Историки даже говорят о наступлении антиникеевской или арианской смуты: в течение полувека понятия Троицы, единосущия (подобосущия) и божественности Христа (а также последовавшая за собором ссылка Ария, смешавшая церковный суд с судом кесаревым) лихорадили весь христианский мир. Сменивший Константина император Констанций (317–361), опираясь на значительную часть клира, не только полностью подмял церковь под себя, но взял сторону еретиков-ариан, тем самым заложив основы будущих распрей западной и восточной церквей, приведших к их последующему расколу.

Увы, сама церковь так никогда и не учла негативного опыта судейства, ведущего не к истине, а только к разделениям и расколам. Как тут не вспомнить возглас одного из столпов восточной церкви Фирмилиана, епископа Кесарии Каппадокийской: «Что за дерзость — претендовать быть судьей всех!»

История христианства ярко демонстрирует, что в его становлении было слишком много человеческого и слишком мало божественного: мнения торжествовали над принципами, а желания и настроения над сущностью. На сотни лет церковь буквально погрязла в спорах о формулировках и, что гораздо хуже, в борьбе одних ни на чем не основанных богословских формул с другими — в борьбе, вскоре переросшей в уничтожение инакомыслящих. Император Констанций в этом отношении был гораздо более прямолинеен: «Моя воля — вот для вас канон!» Фактически это формула тоталитарного мышления, но она открывает истинные пружины выработки церковного канона: побеждала не истина, но чья-то воля — отнюдь не «здоровые элементы», «святые истины», «передовые или спасительные идеи», «прогрессивные мнения» — кстати, эти и подобные «упаковки» всегда идут в ход, когда пытаются доказать недоказуемое, когда человеческое берет верх над божественным. Обратите внимание, что ничего подобного нельзя обнаружить у Иисуса Христа, но история церкви буквально кишит этими формулами.

Понадобилось почти 70 лет жуткой и беспощадной междоусобной борьбы для того, чтобы клир окончательно принял решение I Вселенского собора, осознав, уточнив и дополнив свое богословие, во многом выстроенное на крови еретиков.

Никейский собор, таким образом, определил основные доктрины христианской церкви и подверг осуждению альтернативные мнения, заложив прочный фундамент христианской традиции борьбы с еретичеством. Как мы увидим, вся последующая история развития христианской церкви стала бесконечным «искоренением» любых форм инакомыслия, типичных для тоталитарных религий.

Весьма распространенное мнение о том, что на этом соборе был принят евангельский канон в виде 4-х евангелий, не имеет под собой оснований. Тем не менее предположительно именно Константин Великий отобрал подготовленные и «одобренные» церковниками версии евангелий, вошедшие затем в Новый Завет. Кстати, Никейский собор оказался чуть ли не единственным, не оставившим после себя никаких документов.

Утверждая христианство как государственную религию, Константин не дал свободы вероисповедания, а потому сразу же началось ужасное обмирщение церкви. Сначала происходили гонения на христиан, теперь начались гонения на всех несогласных с властью, а ревностное христианство тотчас породило инакомыслие и еретичество — именно тогда в церкви появились борцы против обмирщения: беспощадный Иероним, желчно бичующий римское общество, Иоанн Златоуст — монах на престоле византийских патриархов, и многие другие.

Когда под влиянием государства к набирающему популярность христианству примкнула большая часть языческого жречества, в церкви начались значительные преобразования: к христианскому ритуалу добавились языческие обряды и местные культы. В результате нередко случалось так, что «первые христиане», страдавшие от язычества, так и остались в новой церкви на ролях «еретиков»: бывшие жрецы, перешедшие в христианство, продолжали преследовать их