Первый документ был служебной запиской, исходящей напрямую от директора ФБР Джона Эдгара Гувера. Там указывалось, что Бюро получило официальное ходатайство департамента полиции Лос-Анджелеса, чтобы оказать содействие в поисковых операциях с целью найти Элизабет Бадина. Также добавлялось, что по причине известности Уоллеса Харриса и зарождающейся известности актрисы дело подробно освещается в важнейших средствах массовой информации и что расследование департамента в данный момент застряло на мертвой точке. Необходимо сотрудничество всех служб. Служебная записка была интересной, так как наводила на мысли, что ФБР вмешалось в это дело лишь по просьбе полиции, что не сочеталось с разными версиями, которые я до этого слышал. За этим следовало несколько страниц сведений службы общественной безопасности о разных работодателях моей матери.

Вторым документом, привлекшим мое внимание, был ответ Бюро специальному агенту из филиала в Лос-Анджелесе, пославшему информацию об отпечатках пальцев в «Шевроле».

Мы приняли к сведению вашу служебную записку от 6 февраля, где вы предоставили нам на исследование три серии отпечатков пальцев. Сообщаем вам, что они исследованы и проверены по нашим картотекам, но никакого соответствия не установлено. Перечень будет сохранен для всякого рода сравнений, которые могут понадобиться в дальнейшем.

Я совершенно не был в курсе, брались ли отпечатки пальцев у окружения моей матери. Но если даже так и было, их возможное наличие в машине ничего не доказывало, так как Элизабет выехала из дома одна в субботу утром.

Несколькими страницами дальше, совершенно изумленный, я нос к носу столкнулся с мужчиной из «Голубой звезды»: Джон Сеймур или как там его звали по-настоящему. Знаменитый фоторобот, который даже не фигурировал в досье расследования окружного прокурора, с которым говорил Хэтэуэй… На рисунке сорокалетний очень темноволосый брюнет с низкой линией роста волос на лбу, густыми бровями и глубоко посаженными глазами: точный типовой портрет, который не имел ничего общего с обезличенными фотороботами, которые упоминал Тревор Фадден, следователь окружной прокуратуры. Почему это включено в досье? ФБР никогда не разыскивало этого мужчину по той простой причине, что он являлся одним из агентов. Эти семьдесят восемь страниц были всего лишь маскарадом, затеянным для того, чтобы скрыть истинную роль Бюро в этом деле и внушить, будто было проведено серьезное расследование? Но какого черта причинять себе столько хлопот, если все эти данные не принадлежат к числу тех, что когда-либо будут обнародованы, ведь Закон о свободе информации был ратифицирован только в середине 60-х?

Я ускорил чтение, просматривая документы без интереса, пока не остановился, заметив рукописное письмо человека, который приписывал себе убийство моей матери, так же как десятка молодых женщин, убитых в Калифорнии в 50-х. Идиотский текст, усыпанный грубыми орфографическими ошибками, показался мне произведением сумасшедшего, жаждущего известности. Во всяком случае, там не было ни одной подробности, которая бы ранее не освещалась в прессе, – показатель, который обычно учитывает полиция, решая, принимать ли всерьез такие самообвинения. Я знал, что департамент полиции Лос-Анджелеса получил множество писем в таком роде, но не мог понять, почему же это было сохранено в архивах ФБР.

Я был раздосадован, обнаружив, что десяток страниц был вымаран. Целые абзацы оказались вычеркнуты черным фломастером: то тут, то там выныривали отдельные слова, которые не позволяли ухватить содержание переписки между различными службами. Эти страницы имели какое-то отношение к слежке, объектом которой была моя мать? Такое было возможно, но, не имея этому никаких доказательств, я предпочел придерживаться лишь объективной информации.

Мое разочарование стало вдвое сильнее, когда я понял, что в досье нет никакой расшифровки допросов. То ли ФБР не допросило ни одного свидетеля, что казалось совершенно маловероятным, особенно если учесть, что расследование началось с нуля, или расшифровки были отсюда «заботливо» удалены.

Я продолжал переворачивать страницы: просьба об информации и сотрудничестве, адресованная полиции Санта-Барбары, и ответ на которую, судя по всему, так и не был получен, множество телетайпов, где Бюро предоставлялась информация о жизни и карьере моей матери; планы Лос-Анджелеса, на которых были отмечены места, которые она имела обыкновение посещать, доклад Дэна Ханта – полицейского патрульной службы, который обнаружил «Шевроле» на Уилкокс-авеню, копии ее свидетельства о рождении и удостоверения личности.

А еще фотография очень плохого качества, где угадывалась тетрадь на спирали. На следующей странице было послание из филиала в Лос-Анджелесе:

Элизабет Бадина, жертва, пропажа без вести

В ответ на ваше письмо от 13 февраля с требованием переслать или скопировать личные бумаги объекта: полный список имен, содержащихся в адресной книжке Элизабет Бадина, обнаруженной в ее доме в Сильвер-Лейк.

Перечень… Тот, который так и не был отдан бабушке и сегодня, скорее всего, дремлет в архивах Департамента полиции Лос-Анджелеса или ФБР. Мое воодушевление почти сразу же сошло на нет: две следующих страницы были вымараны чернилами. Не было видно ни имен, ни контактных данных. Я начал свирепеть. У меня в руках главный документ, который без сомнения позволит оживить наше расследование, а эти проклятые черные полосы сводили все надежды на нет.

Я продолжил свое занятие. Внутренняя служебная записка бюро Гувера, где выражалось беспокойство, что департамент полиции Лос-Анджелеса придал делу негативную огласку, что может иметь нежелательные последствия для ФБР. В связи с этим приводилась в пример язвительная статья из «Вашингтон пост», обвиняющая власти в пассивности при ведении расследования. Затем я наткнулся на множество незнакомых фотографий, все взятые из рекламных брошюр «Уэллс Интернешнл Пикчерз» и предназначенные для журналистов. Взгляд, направленный в объектив, чуть наклоненное лицо, четко вырисовывающееся на размытом фоне, сдержанная улыбка в уголках губ: моя мать позировала в первый раз с уверенностью кинозвезды.

Страницы шелестели у меня между пальцами. Я приближался к концу досье, рискуя остаться несолоно хлебавши. Официальный меморандум, датированный 26 февраля 1959 года:

Тема: пропажа без вести. Бадина, Элизабет Сьюзан.

Отделение Лос-Анджелеса проинформировало нас, что… родившийся… место рождения… признан очень вероятным подозреваемым в связи с пропажей без вести вышеуказанного объекта. В случае отсутствия противоположного мнения со стороны Бюро управлению рекомендуется в самые кратчайшие сроки провести допрос.

И внизу документа приписано от руки: «Думаю, мы должны это сделать» и неразборчивая подпись.

Я застыл на месте. «Очень вероятный подозреваемый»? Требование допросить? Речь не могла идти об Эдди Ковене, с которого как раз перед указанной датой было снято состряпанное департаментом обвинение. Тем более что ФБР никогда с ним не связывалось, если, конечно, он нам не солгал во время встречи в Сан-Диего.

Мой взгляд намертво прилип к черной полоске, скрывающей имя неизвестного. Кто этот мужчина? Почему ФБР заподозрило именно его? По какой причине нам с Хэтэуэем не удалось напасть на этот след? Я извлек лист и прикрепил его к пробковой доске, нарисовав рядом с ним большой вопросительный знак. К сожалению, на последних страницах не нашлось такой же ценной информации. Я чувствовал себя как старатель, не обнаруживший ни одного золотого самородка.