лёгкие ярким огнём. Звезда, что осветила его длинную бесконечно серую и нудную жизнь, полную разочарований и пустых надежд, полную бессмысленной боли и скудных переживаний. Рядом с ней Йенс чувствовал себя и несчастным, и брошенным, и униженным, но, главное, он, наконец, ощущал себя живым. Художник не может писать картины, когда его изнутри не выжигает боль, когда сердце не плавится лишь от одного блестящего взгляда — разумеется, её взгляда. У каждого художника должна быть Она. Незримая, похожая на дальнюю звезду — сверкающую в темноте, но холодную, находящуюся настолько высоко, что прыгнешь — не дотянешься. Она, с появлением которой жизнь обретала смысл, обретала краски. Она, которую хотелось рисовать, трогать, помнить. Она, о которой хотелось думать. Она, которую хотелось впитать в себя кожей.

Она, которая стояла перед Йоханессом и мягко улыбалась. Она, которая легонько обнимала себя руками, чуть ёжась от холода. Она, которой дозволено быть злой, ненавидеть, разжигать, ранить, пронзать, потому что только её поцелуи и прикосновения способны залечить.

Ольсена нисколько не пугала вспышка гнева Эрики, не пугало то, что скорее всего подобное повторится, ведь это её суть. Ричардсон была именно такой — слегка безумной, вспыльчивой, непостоянной, озлобленной на мир вокруг и наверняка хранящей под светлой мягкой кожей жгучую боль. Красивая женщина должна быть слегка безумной. Йоханесс принимал её всю без остатка. С пылающими глазами. С кривым оскалом. С кровью на руках. Он боготворил её, был готов подчиняться каждому приказу, даже самому безумному. Лишь бы осталась рядом. Лишь бы и дальше позволяла восхищаться.

— Ты замерзла, — тревожно произнёс Ольсен, после чего подошёл ближе и заключил в крепкие объятия со спины, бережно растирая её руки, пытаясь согреть. Эрика вдруг замерла на месте, словно бы растерялась. Только разве может она растеряться? Йоханесс усмехнулся: нет, она, скорее, испытала высшую степень отвращения. Как посмел дотронуться до Эрики без её дозволения? Но женщина была одета в короткое чёрное платье с прозрачными рукавами-фонариками да в колготки в сетку. Разве подобный наряд может согреть тёмной осенней ночью? — Почему ты так плохо одета? Эрика, сейчас осень, ты можешь заболеть, — хрипло произнёс Йенс.

Он стащил с себя зелёную куртку, оставшись в рубашке в клетку, и накинул на плечи женщины, снова обнимая. Она точно его убьёт.

— Считаешь, что я плохо одета? — спустя некоторое время тихо отозвалась Ричардсон, сильнее кутаясь в куртку. Неужели… решила принять его заботу?

— Не по погоде, — поправил Ольсен. — Твоё платье прекрасно, но тебе холодно. Может, войдём вовнутрь? Там должно быть теплее.

Эрика выбралась из объятий, но куртку не отдала, после чего развернулась и перевела взгляд на заброшенный завод — место, в котором в прошлый раз Йенс впервые увидел тёмную ипостась женщины, в которую безответно и безумно влюбился. Затем бирюзовый взгляд прошёлся по самому мужчине.

— Ты знаешь, — усмехнулась она. — Дьяволу не бывает холодно. Астарта, Лилит, Неге, ко мне!

Собаки послушно подбежали к хозяйке, и Эрика подняла их поводки, вновь сжав в стальном кулаке, после чего размеренно направилась в сторону завода. Йенс покорно посеменил следом. Фактически как четвертая собака. Он ругнулся сам про себя: выглядит идиотом, разумеется. Как и всегда в её присутствии. Но чёрт с ним. Ричардсон приняла его куртку — это всё, что на данный момент времени должно иметь значение.

Разумеется, на заводе было ещё несколько гангстеров, но как без этого? Они почтительно здоровались со своей главой и смиряли Йенса подозрительным взглядом. Наверняка задаются вопросом, что этот бомж забыл рядом с их прекрасной госпожой. Ольсен тоже этим вопросом постоянно задавался. Но Эрика шла перед ним, вела за собой, а пока она рядом, пока здесь — он будет наслаждаться каждой крупицей её внимания, каждой каплей её ласки.

Как и в прошлый раз, Ричардсон провела Йенса до того же самого кабинета в отдалении. Собаки, вместе с хозяйкой, покорно проникли внутрь, и Ольсен с некоторой опаской старался держаться от псин в отдалении. Эрика, заметив это, усмехнулась.

— Приказываю перестать тебе их бояться, — издевательски улыбнувшись, произнесла Ричардсон, после чего отпустила три поводка и расслабленно прошла к письменному столу.

На улице собаки были заинтересованы своей долгожданной свободой и количеством неизведанного вокруг, а в крошечном кабинете их внимание внезапно обратилось к самому Йенсу. Он попятился, когда три борзые подошли к нему ближе и стали заинтересованно обнюхивать.

— Ты смеёшься, Эрика? — ахнул он. — Эти собаки жрут людей, как, блядь, их вообще можно не бояться?!

— Посмотри в их честные глаза. Разве могут они есть людей? — хмыкнула Ричардсон, аккуратно складывая поводки в верхний ящик. Собаки, тем временем, принялись хватать зубами Ольсена за края штанин.

— Блядь! Эрика! Успокой их!

— Котик, какой ты нервный, — покачала головой Эрика, не спеша подзывать собак. Вместо этого она сама подошла ближе к мужчине и присела на корточки, чтобы погладить одну из собак. Псина вдруг начала любовно ластиться к хозяйке. — Бывшие хозяева относились к ним очень жестоко, поэтому они могут быть враждебно настроены к незнакомцам. Они просто пытаются понять, какой ты человек, изучают тебя — вот и всё, — голос Ричардсон стал чуть мягче. Судя по всему, этих зверски жестоких псин она действительно любила.

— Ага, а вдруг им в голову придёт, что я плохой человек и желаю им зла? — проскрипел Йоханесс. Две другие собаки тоже прильнули к хозяйке, выпрашивая её ласку, и мужчина теперь был вне опасности.

— Если ты действительно плохой человек и желаешь им зла, то они обязательно это поймут, — хмыкнула женщина, потрепав одну из собак за ушко. — Они возненавидели Кристиана с самого первого взгляда, постоянно пытаются его цапнуть, — она довольно ухмыльнулась. — Но тебя ещё ни разу не цапнули. Это хороший знак.

— Это из-за того, что ты рядом, — покачал головой Йоханесс. — Да и несколько минут назад они казались настроенными по отношению ко мне крайне категорично!

— Только из-за того, что уловили моё настроение, — хихикнула Эрика, и мужчина тяжело вздохнул.

— Может, и к твоему мужу они так категоричны из-за твоего настроения?

— Нет-нет. Они категоричны к нему не только тогда, когда я на него злюсь, — женщина удобнее устроилась на полу, окончательно опустившись. — Только не надо делать такое лицо!

— Какое? — недоумённо пробормотал Ольсен, и Ричардсон хмыкнула.

— Преисполненное ревности. Ты очаровательный, когда бесишься из-за моего мужа, — она заливисто рассмеялась, и Йенс смущённо отвёл взгляд. Не могло такого быть, что Эрика чувствовала его настроение. Возможно, она просто немного издевалась над ним.

— Я не бешусь… и вовсе не преисполненное ревности у меня лицо! — возмутился Йенс, скрестив руки