лицом — старший научный сотрудник Института растениеводства Иванова. Передавая свёрток, она извинилась за свой почерк, показав истерзанные работой руки с грязным бинтом на ладони:

— Совсем писать не могу, ручка из пальцев вываливается. Вы уж не серчайте за неразборчивость.

Варвара Николаевна не удержалась спросить:

— Где это вы так?

Иванова смущённо улыбнулась:

— Околачивали жестью ящики с картошкой. Приходится спасать семенной материал от крыс. Крысы нас совсем одолели. Каждый день ведём неравный бой со зверюгами. Даже из подвалов выйти боимся. Один человек всегда остаётся на дежурстве с палкой в руках. У нас ведь несколько тонн картофеля — сорта ценнейшие, зачастую единственные в мире. Их надо сберечь любой ценой.

Представив себе тонны картофеля, Варвара Николаевна судорожно сглотнула:

— Хорошо бы съесть хоть одну картофелинку, самую маленькую. Чем мы хуже крыс?

Она не имела в виду ничего дурного и сказала просто так, ради разговора, но доброжелательное прежде лицо Ивановой стало замкнутым:

— Что вы! У нас даже мысли такой никто не допускает! Как вы могли предположить такое кощунство?

Варваре Николаевне стало неловко, и она жалобно сказала:

— Я не хотела вас обидеть, просто всё время думаю еде. Я даже не представляю, какое нужно мужество, чтобы всю блокаду охранять невероятное количество продуктов и не поддаться искушению.

Ответом ей была солнечная улыбка, от которой стало тепло на душе.

— Вы знаете, — доверительно сказала Иванова, — часть коллекции мы смогли переправить по Ледовой дороге на материк.

— Правда? — Варвара Николаевна заулыбалась в ответ. — У меня сын шофёр автобатальона. Кто знает, может, и он возил вашу картошку.

Расстались они как добрые друзья, и Варвара Николаевна немедленно приступила к работе над рукописью.

Почерк у старшего научного сотрудника Ивановой действительно был сложный. В чём-чём, а уж в этом Варвара Николаевна разбиралась досконально.

К утру она стала ориентироваться в сортах моркови, а на главе о подкормке овощных культур не удержалась и заснула, уронив голову на скрещённые руки.

В коротком сне, длившемся всего несколько минут, Варвара Николаевна увидела огромную корзину, наполненную тугими кочанами капусты. Она потянулась отломить сочный зелёный лист, воображая во рту его терпкую, горьковатую влагу, но вместо капусты в корзине оказались булыжники. От голода ломило зубы и кружилась голова.

Стряхнув сон, Варвара Николаевна снова застучала по клавишам пишущей машинки. Через пару часов сбор на воскресник, а потом бежать в редакцию с распечаткой, договариваться с редактором, распределять гранки и заниматься всей той рутиной, которая составляла рабочий день.

К казарме МПВО Варвара Николаевна подошла ближе к вечеру. После общего воскресника город устало затих. На всём пути от редакции Варваре Николаевне встретились только две девушки с баклагой воды и усатый милиционер, проверявший документы у пожилого мужчины.

Около калитки бывшего детского садика она устало оперлась на столбик ограждения и перевела дух. На сердце витала лёгкая тревога, как бывает перед встречей с неизвестностью. Сейчас она познакомится с девушкой, которую любит Серёжа. Сначала она приняла за Серёжину подругу Маню, но оказалось, что это не так. Хорошо ли? Плохо ли? Варвара Николаевна давно и бесповоротно решила, что не будет противиться выбору сына — каждый человек имеет право на свои удачи и свои ошибки, а дело родителей — умная любовь к своим детям без права на принуждение.

Поздним вечером Варвара Николаевна заставила себя сесть за дневник. Печатала она вслепую, поэтому коптилку не зажигала, экономя капли дефицитного керосина:

«Серёжа, наверно, огорчится, но я не смогла встретиться с Катей Ясиной. Правда, девушка-дежурная любезно рассказала, что Катя долго болела, а сейчас поправилась и приступила к служебным обязанностям. Завтра схожу ещё раз. Я написала Серёже письмо. Молюсь за него и надеюсь, что он скоро будет на ногах.

Каждый день интенсивнейшие обстрелы. Сегодня был обстрел шрапнельными снарядами.

Это такой снаряд, начинённый внутри металлическими шариками. Он предназначен для поражения живой силы. Живая сила для фашистов — это мы — полумёртвые от голода ленинградцы. Они даже таких нас боятся.

Я видела, как от здания исполкома уносят убитую женщину. За носилками шёл мальчик лет пяти, закутанный в платки, как матрёшка. Он не плакал, потому что ленинградские дети разучилась плакать.

Иногда я спрашиваю себя: если ли у немцев совесть? Люди ли они? Ведь в городе дети, женщины, старики, и немцы это знают. Не могут не знать. Господь призывал нас любить людей и ненавидеть только их грех. Но как? Как заставить себя шагнуть в милосердие, если глаза видят абсолютное зло?

Сегодня знакомая сказала мне, что в Вырице есть старец — отец Серафим. Каждый день с утра до ночи он коленопреклоненно стоит на камне и молится за нашу победу. Благослови его молитву, Господи, ибо мы пропадём без Твоего заступничества.

Цены: хлеб 500 рублей буханка, папиросы 6 рублей 1 штука. По-прежнему хлеб — золотая валюта».

Когда листы дневника перекочевали в папку, Варвара Николаевна пошевелила угли в печурке и достала два кусочка хлеба, отложенных для ужина.

Один кусочек она сразу положила в рот, а второй оставила, чтобы продлить удовольствие, отщипывая по крошечке, уже лёжа в кровати.

Навалившаяся усталость пудовой тяжестью притягивала голову к диванной подушке. Было слышно, как в пустой кухне шуршат крысы, которые обнаглели до такой степени, что совершенно не боялись людей. Вчера они с главредом ходили на дом к одному писателю и застали его лежащим на полу с обглоданными ногами. Крысы грызли живого человека! Хорошо, что удалось отправить писателя в больницу. Сказали — попробуют вылечить.

Варвара Николаевна положила рядом с собой кочергу — оружие от крыс — и моментально провалилась в сон. В чёрной дыре, куда она попала, ритмично бухали снаряды. Бум! Бум! Бум! Спутанная мысль о бомбоубежище заставила глаза открыться. Но мерные удары доносились не с улицы, а со стороны лестничной клетки.

— Иду! Сейчас открою. — Задрожавшими руками Варвара Николаевна поправила волосы, точно угадывая, что за дверью стоит Ефим Петрович.

* * *

Тринадцать сотрудников Всесоюзного института растениеводства в блокаду остались в Ленинграде и спасли от уничтожения Вавиловскую коллекцию — десятки тонн зерна и тонны картофеля.

Во время блокады от голода умер хранитель риса Дмитрий Сергеевич Иванов. В его рабочем кабинете остались тысячи пакетиков с зерном.

За своим письменным столом умер хранитель арахиса и масличных культур Александр Гаврилович Щукин. Разжали мёртвые пальцы — на стол выпал пакет с миндалём. Щукин готовил дублет коллекции, надеясь самолётом переправить его на Большую землю.

Умерла от голода хранительница овса Лидия Михайловна Родина.