— Пошли! — И они направились по грязному снегу вглубь квартала.

Когда они приблизились к домику — дряхлой насыпнушке, — Андрей понял, что оставаться здесь нельзя. Его видели на улице, а все эти районы и предместья не хуже деревни: все знают друг друга, и любое новое лицо сразу бросается в глаза. Пройдёшь по улице, вроде и не встретил никого — однако про тебя уже всем известно, да в таких подробностях, чего и сам про себя не знал! Опять же, девушка его запомнила. Такая за дозу героина не то что случайного знакомого, брата родного сдаст, а на другой день даже не вспомнит об этом. Однако Андрей не выдал своих мыслей. Он сдержанно поблагодарил свою спутницу и подарил ей на прощанье сто долларов. Потом зашёл в дом, показывая всем видом, что останется здесь на ночь. На удивление легко разговорился со «старухой», которой, как оказалось, не было и шестидесяти. У той была своя забота — срочно раздобыть денег на водку. Жила одна, дети все куда-то поразъехались, кто-то сидит, а кто уже и лежит — в сырой земле.

Часы показывали половину пятого, а темнело в семь. Нужно было скоротать время, а потом уходить — задами, огородами, прочь из этой перекошенной избы, от богом забытого места. Нужно выбираться к Ангаре, переправляться на тот берег и, опять же, задворками, по тихим неприметным улицам пробираться домой. Всего километров пятнадцать — не так уж и много. Только бы дождаться темноты! И ещё его тревожило — не проболталась бы девица. Зря он ей доллары сунул. Лучше бы рублями одарил. А ещё лучше — вовсе бы не встречаться.

Желая развеселить старушку, Андрей дал ей тысячу рублей на опохмелку. Та мигом смоталась до ближайшего ларька, принесла бутылку водки и уже разливала прозрачную жидкость по мутным стаканам, шамкая беззубым ртом:

— Уважил бабушку. Люблю-у-ю! С образованным человеком поговорить приятно. Ты думаешь, я неграмотная? О-го-го! Я после войны на курсах училась! Кассиршей работала. Через мои руки такие тыщщи прошли — тебе и не снилось! Ну, будем здоровы!

Сказав так, она опрокинула в себя стакан, занюхала коркой хлеба и как ни в чём не бывало продолжила:

— Я ведь помощником капитана была. Да! По Байкалу ходила на «Ангаре». Славное время было, не то что теперь.

Андрей поднёс к носу стакан и поморщился. Как они пьют такую гадость?

Старуха, глядя на него, захихикала.

— Не бойсь, не отрависся!

Андрей прошёл по комнате. Под ногами скрипело битое стекло, грязь ощутимо перекатывалась по подошвам. Вещи разбросаны как попало, вместо мебели такая рухлядь, что жутко смотреть.

— А что, бабушка, давно вы тут живёте? — поинтересовался.

— Ой давно, милый. Сызмальства тут. Как привёз нас отец, так и живём. А отец у меня бога-атый был. Что ты! Магазины имел. Баловал меня, ни в чём отказу не знала, все меня любили.

Андрей остановился перед окном. Близился вечер, снег синел и темнел, грязь словно бы прибывала, тени усиливались и росли. Он повернулся к старухе.

— Бабушка, есть у вас какая-нибудь телогрейка?

— Зачем тебе? — встрепенулась та.

— Да в магазин хочу сбегать. Продуктов прикупить.

— Дык посмотри на вешалке, чай, не слепой, — сказала сердито старуха.

Андрей прошёл к двери, снял с гвоздя видавший виды бушлат.

— Этот?

— Бери, коли нравится. Я в ём за углём хожу. Сын привёз. От сына осталось.

Андрей закусил губу. Воровать сыновьи подарки в его планы не входило. Но, делать нечего, пришлось взять грех на душу.

— Вот что, бабушка, — Андрей повернулся к старухе, которую уже изрядно развезло. — Я оставляю тебе взамен свою куртку. Хорошая куртка. Сыну в самый раз будет! Это получше твоего бушлата. Хорошо?

Старуха смотрела на него без всякого выражения. Лицо её застыло в какой-то гримасе.

— Я говорю, куртку тебе дарю. Сыну своему отдашь!

Старуха всё смотрела сквозь него. Наконец губы её дрогнули, и она не сказала, а прохрипела:

— Не надо сыну ничего. Мёртвый он. Седьмой год в могиле спит. Тут недалеко, на «радищевском»…

Андрей опустился на стул возле порога. Если и есть где-нибудь ад на земле, то искать его нужно в таких вот избах, у всеми забытых, всеми брошенных старух, мыкающих горе в холодных полуразвалившихся хибарах, заливающих свой ужас палёной водкой, от которой загибаются и здоровые мужики. Что это за жизнь такая? Для чего она? Чтобы так вот мучиться? Сходить с ума, бредить спьяну и трястись с похмелья? Андрею стало жутко. Его словно бы накрыла волна этой безысходности, беспросветности, жуткой бессмысленности всего происходящего. Он вдруг подумал, что и он мог бы так жить — глушить водку, загибаться от наркоты, сидеть по тюрьмам. Чем он лучше этих бедолаг?

Не в силах выносить весь этот ужас, он повесил бушлат обратно на гвоздик и вышел на улицу. Последний взгляд через плечо: старуха, сгорбившись, сидит на облезлом табурете и смотрит невидящим взглядом куда-то в пол, в одну точку. О чём она думает, что вспоминает? Сыночка ли, которого похоронила, отца ли родного, что баловал её в детстве, мужа ли непутёвого, давно сгинувшего, или как плавала она в юности на ледоколе по грозному Байкалу?

Несколько минут Андрей шёл быстрым шагом, ничего не видя вокруг. Мимо проезжали машины, какие-то тени шарахались в стороны — он упрямо шёл вперёд, глядя себе под ноги. Эта безысходность… пожалуй, ничего страшнее в своей жизни он не видел. Смерть — гуманнее! Смерть — она ласковая, она как мать! Накроет тёмным покрывалом — и спи себе, никто тебя уже не потревожит.

А потом он словно бы очнулся посреди улицы. Разноголосый шум хлынул ему в уши, он увидел себя стоящим на перекрёстке возле светофора, того самого, возле которого несколько часов назад он распрощался со смешливым шофёром. То было днём, а теперь уже вечер наступил. Зажглись фонари, небо стало чёрно. Однако звёзд не видно — разве в городе звёзды увидишь? Андрей перебежал через дорогу и двинулся дальше, под уклон, к реке. Вспомнилось, что где-то неподалёку есть лодочная станция. И если повезёт…

Улица была тёмная, глухая, дикая. Вместо домов — кирпичные стены без окон и дверей. Ни огонька, ни звука, лишь изредка проносятся с рёвом автомобили. Андрей взбежал на обледенелую насыпь и остановился. Пространство вдруг раздвинулось — перед ним широко и свободно раскинулась река. Чёрная вода маслянисто поблескивала, от воды тянуло промозглым холодом. Другой берег едва угадывался в темноте. Водная гладь была пустынна. Кто же станет кататься в лодке ночью