* * *

В этом сне снова была Крис, но не та, которая недавно прибилась к «Колизиону», а другая. Та, которую он уже видел горящей в огне. В этом сне снова был тот мужчина, который стоял перед костром, но на этот раз Фьор не ощущал в нем ненависти к той, другой Крис, как в прошлый раз; сегодня было только желание.

Та, другая Крис смотрела на мужчину так, словно он был единственным в мире. А потом она улыбнулась, и Фьор подумал, что если бы так смотрели на него и так улыбались ему, то все его убеждения и принципы, точки зрения и сила воли испарились бы, как капли воды на горячей сковороде. За такую улыбку – настоящую, теплую, восторженную – он отдал бы все.

Фьор видел, как мужчина положил руки на плечи другой Крис и притянул ее к себе – и сам неожиданно остро ощутил мягкость ткани ее платья, так, словно это он к ней прикоснулся; пальцы даже сжались, будто хотели поймать это ощущение, но нашли только пустоту. Другая Крис не сопротивлялась, а ее глаза так сияли, глядя на мужчину, словно для нее не существовало никого, кроме него.

Медленно, явно смакуя каждое мгновение и намеренно растягивая предвкушение удовольствия, мужчина склонял голову все ближе и ближе к Крис. Оставаясь чуть в стороне, Фьор все равно отчетливо видел дрожание ее ресниц, каким-то образом чувствовал ее дыхание, с нотками хвои и апельсина, и почти ощущал их на вкус – так, словно ее обнимал он, а не тот, другой. Сердце вдруг зачастило, в ушах зашумело, по крови разлился восторг. Воображение наполнили яркие, чувственные, откровенные картины того, что сейчас последует; они сливались с реальностью, размывая границы, и Фьор уже не знал, где он, а где тот, другой мужчина, где настоящее, а где грезы.

До вкуса хвои и апельсина остались считаные миллиметры, когда Фьор ощутил, как губы Крис шевельнулись. Фейерверком взорвалось ликование, и только потом он понял, что губы открылись не для поцелуя, а для слов.

– Я знаю, как его вернуть, – шепнула Крис.

Взрыв неутоленного желания и разочарования оказался таким внезапным и сильным, что на миг потемнело в глазах, а ладони непроизвольно сжались, словно хотели схватить другую Крис и трясти, трясти, пока в ней не останется ранящих слов.

А когда пелена рассеялась, Фьор вдруг увидел лицо другой Крис прямо напротив.

И услышал:

– Ненавижу тебя…

И с запозданием понял, что эти слова сорвались с его губ.

А потом Фьор проснулся.

В крови бурлило неутоленное желание, и больше всего на свете фаерщику сейчас хотелось найти Кристину и воплотить в жизнь все те картины, которые нарисовало ему – или не ему, а тому, другому мужчине? – воображение в только что растворившемся видении.

Фаерщик стиснул зубы, уперся затылком в стену и шумно выдохнул. Мало ему проблем с огнем, который выходит из-под контроля, так теперь из-под контроля выходят еще и его чувства! Да и память тоже. Кто, кто стоял перед тем костром, на котором горела девушка, так похожая на Крис? Он – или все-таки не он?

* * *

Надежда на то, что новая афиша вот-вот появится, таяла; получи цирк афишу, Графиня наверняка бы уже об этом сообщила. Но хотя та и собрала циркачей, объявила она совсем другое:

– Афиши так и нет. Стоять на месте мы не можем, гончие настигнут и вряд ли ограничатся тем, что повиляют хвостом и лизнут в нос…

Словно в подтверждение этих слов где-то вдалеке раздался ставший уже знакомым жуткий вой.

– Но и ехать все ночи напролет мы тоже не можем, у нас скоро закончится бензин, и тогда мы так и так встанем.

– Хороша директор, нечего сказать, – завел знакомую пластинку Кабар. – У нас катастрофа, а она!

– Да хватит уже! – перебила Графиня. – Если у тебя есть конкретные предложения, что делать, – с радостью их выслушаю. Даже так: с удовольствием передам тебе полномочия директора, и вперед – разбирайся сам со всеми этими проблемами! Ну? Что надо делать, господин директор?

Кабар молчал. Кристина фыркнула. Вот так всегда: критиковать и поливать грязью все горазды, а взять и самому сделать лучше – нет уж, увольте, это без нас, это мы не умеем!

– А что нам мешает заправиться? – спросила Кристина. Судя по тому, что никто не задал этот вопрос, ответ на него все знали. Но не она.

– Чтобы заправиться, нужно въехать в город. А без афиши мы этого сделать не можем.

– А почему мы не можем въехать в город без афиши? И только не говорите мне: «Потому что так заведено»! Что конкретно случится, если цирк приедет в город? Что, на въезде нас не пропустит какая-то мистическая таможня? Нас оштрафуют? Или мы все сойдем с ума, как в цыганской кибитке?

– Личного опыта ни у кого нет. К счастью… или к несчастью, это как посмотреть, – ответила Графиня. – Но строгий запрет подразумевает, что его нарушение ничем хорошим не закончится. Мы не раз видели удаление. Теперь мы воочию увидели и гончих. В свете этого проверять на собственной шкуре, что будет, если мы нарушим запрет с въездом в город без афиши, никому особо не хочется.

– То есть выбор у нас такой: остаться на растерзание гончим или въехать в какой-то город без афиши и посмотреть, какое нам за это будет наказание, – резюмировала Кристина.

Засунувшая руки в карманы просторного худи, Графиня сейчас как никогда казалась юной и хрупкой. Она молчала, только на скулах напряженно ходили желваки.

– Мы едем… едем… едем… – заунывно и протяжно затянул вдруг Апи.

Знакомые слова звучали невыносимо депрессивно и, казалось, усугубляли мрачную тишину. Они появлялись медленно, с большими паузами, но почему-то никто не пытался заполнить или нарушить эти короткие затишья; все словно перешли в режим обреченного ожидания.

– И песенку… поем… – продолжал тянуть «обезьяныш». – А в песенке… поется… про то… как мы… умрем…

– Поступим так, – громким голосом вклинилась Графиня в паузу после куплета. – Сегодня ночью будем ехать, на это у нас бензина хватит. Утром соберемся снова и проголосуем. И вся ночь впереди, чтобы подумать…

– Какую смерть предпочитаете, – закончил за нее Кабар.

На этот раз Графиня ничего не ответила на его выпад. Промолчали и циркачи, и только заунывный голос Апи продолжал выводить слова, которые смычком проходились по натянутым нервам:

– Да заткните уже кто-нибудь этого мелкого придурка! – злобно рявкнул Кабар и отвесил Апи звонкую затрещину. «Обезьяныш» ойкнул и замолчал.

Эти резкие звуки словно вывели циркачей из транса, они вздрогнули, переглянулись и стали расходиться по своим домам на колесах. А Кристина подошла к Апи и присела перед ним на корточки. Она уже слышала первый куплет и вот только что услышала начало припева, и ей вдруг стало очень важно узнать, что еще готовит им эта жутковатенькая песенка – и судьба.