Теперь голос Эйлин стал жестче:

– Ну, тогда я действительно не понимаю. О чем вся эта драма?

Эвви ответила, не открывая глаз:

– Это не драма. Просто у меня нет сил рассказывать тебе обо всем, что случилось со мной за последние два года, в редкие часы встречи только потому, что тебе интересно. Я только что рассталась с одним человеком, я была на грани продажи дома – у меня много чего происходит, но я не собираюсь распространяться об этом.

– Я найду время, когда тебе будет удобно, – произнесла Эйлин, как будто Эвви ничего ей не говорила.

– Мама, ты меня не слышишь. Я не хочу этого делать. Я…

Внутренний голос Эвви нашептывал ей слова Энди, который убеждал ее: «Не извиняйся все время».

– Я не хочу этого делать, – настойчиво повторила Эвви.

– Милая, я знаю, что тебе было тяжело. Но я не прошу многого, всего лишь обед. Если нам нужно что-то обсудить, мы это сделаем. Я хочу помочь. И хочу побольше узнать о твоем парне.

– Я понимаю, но не хочу говорить об этом с тобой.

– Эвелет, – настаивала Эйлин. – У тебя только одна мама, а у меня только одна дочь. И я не хочу, чтобы кто-то из нас сожалел.

Начиналась ее любимая финальная часть. Крещендо[235] симфонии Эйлин Эштон для телефона с предварительно напечатанной поздравительной открыткой. Эта симфония неизбежно заканчивалась одной и той же цимбальной[236] россыпью: «А как ты будешь себя чувствовать, если я умру?»

– Мам, я поговорю с тобой позже.

– Эвви, это на тебя не похоже.

– Почему же? – возразила Эвви. – Я знаю, что это не так.

– Эвелет? – удивилась доктор Джейн Талко, с улыбкой распахивая дверь своего кабинета. – Входите. Рада снова вас видеть. Прошу прощения за кипы бумаг.

Эвви вошла в комнату, стены которой были окрашены в бежево-голубые успокаивающие тона, чувствуя, как колотится ее сердце. Оно билось так быстро, что Эвви подумала, что может упасть в обморок. Она опустилась на диван и попыталась, несмотря ни на что, улыбнуться разумной улыбкой без гримасы придурковатости.

– Я тоже рада вас видеть, – произнесла она наконец так спокойно, как только могла, и невольно улыбнулась. Диссонанс с тем, что происходило у нее внутри, и вызвал эту улыбку.

– Итак, – сказала справившаяся с первым удивлением доктор Талко, усаживаясь в свое кресло. – Давно не виделись. Для начала расскажи мне, что у тебя происходит.

Удивительным для Эвви стало не то, что она заплакала – в последние четыре дня она постоянно время от времени плакала, а то, что она заплакала так быстро.

– Черт, – прошептала она себе под нос.

– Салфетки на столе, – подсказала врач. – Сделай пару глубоких вдохов.

Эвви промокнула глаза, с трудом медленно выдохнула и сосредоточила взгляд на картине с чайками, висевшей на стене за креслом доктора.

– Я чувствую, что уже плохо справляюсь со всем этим.

– Ты прекрасно справляешься, – возразила ей доктор Талко.

– Что, сразу начинаю плакать, как только сажусь?

– У меня люди по полгода плачут, – сообщила доктор, после чего Эвви почувствовала, как ее глаза медленно расширяются от удивления. – Нет, возможно, это не твой случай.

– Я не знаю, что говорить, как просить о помощи и что дальше.

– А что заставило тебя снять трубку и позвонить мне?

Доктор Талко элегантно держала в руках серебряную ручку, слегка вращая ее между пальцами.

– Я в кухне что-то уронила. И не знаю, что случилось, но я… просто отключилась. Наверное, я думала тогда, что схожу с ума. Или что-то менее серьезное, но все равно очень впечатляющее.

Она рассказала о рисе с повидлом и о том, как словно со стороны слышала свой плач[237]. Когда она описала это, то поняла, что, рассказанное сейчас, оно звучало столь же странно, как и тогда, когда происходило. Если голова действительно была домом, в котором живут, то Эвви все больше и больше боялась, что, пройдя по нему и топнув по половицам, она разрушит его. Балки задребезжат, и все рухнет прямо на бетонную плиту.

– Когда я очнулась, то обнаружила, что сижу на полу кухни и рыдаю, наверное из-за необходимости убирать все, что пролила. И как я уже сказала, это заставило меня думать, что я сошла с ума. Это просто показалось мне ненормальным.

– Об этом я ничего не знаю, – начала ей доктор Талко. – Когда мы разговаривали в прошлый раз, я сказала тебе, что в твоей ситуации большинству людей понадобилась бы помощь. Напомни мне, как давно умер твой муж.

– Почти два года назад, – покачав головой, ответила Эвелет. – Да, через пару недель будет ровно два года. – Она тут же почувствовала себя обманщицей, поскольку позволила этому доктору обращаться с ней так, словно она скорбит. – Я также только что закончила отношения, в которых некоторое время была. И, возможно, я еще порвала отношения со своей матерью. Я не уверена, что несчастный случай с моим мужем – это что неправильное, несправедливое.

– Ты же знаешь, что в мире нет чего-либо однозначно неправильного.

– Вы не видели меня на полу моей кухни.

Доктор Талко улыбнулась:

– Ты будешь шокирована, узнав, сколько людей говорят мне, что они пережили рак или развод или что их дом сгорел дотла, а потом они потеряли ключи или у них кончился кофе, или собака сжевала туфлю, и поэтому они разваливаются на куски. Это просто оскорбление для меня.

– Я чувствую… – это было все, что смогла выдавить из себя Эвви. Затем она замолчала и посмотрела в окно, на пол. Она ждала, что доктор Талко начнет говорить сама и поведет ее за собой. Но наступившая тишина была не просто ее неловким молчанием. Она стала их совместным молчанием. Наконец Эвви прочистила горло и сжала кулак.

– Я все время говорю сама себе: «Возьми себя в руки. Ты не голодаешь, и у тебя есть друзья, просто… возьми себя в руки».

Доктор Талко постучала пальцами по столу:

– А ты знаешь, что можно удалить самому себе зубы плоскогубцами?