четыре месяца, как я в неволе, и семь месяцев, как гну свою спину в проклятой неметчине. Таинственный, жданный 1943 год, неужели и ты ничего не изменишь в моей судьбе?

Часть II

1943 год

1 января

Еще раз – с Новым годом!!!

Встали сравнительно поздно и с… головными болями. Еще не успели позавтракать, как прибежала Клава, делилась впечатлениями о вчерашнем вечере. Ей, бедной, не удалось даже выспаться. Но настоящего мученика представлял из себя Василий. Утром он, уже одетый, уснул, сидя на диване, и мама с Леонидом никак не могли растормошить его на работу (Лешка подвернул ногу, и теперь Василий ходит вместо него к Клееманну).

Я убралась в комнате, привела себя в порядок. Явился первый «гость» – Генрих Гельб с новогодним подношением. Принес домашней колбасы и кастрюлю с «вурстзуппе» (жирный, наваристый бульон, в котором варилась колбаса). Накануне Рождества у Гельба закололи поросенка, и вот они не забыли о нас. Пригласили Генриха в комнату, угостили пивом. Он заинтересовался нашей «стенгазетой», смеялся, когда я переводила ему содержание подписей. Особенно понравился ему сюжет «Сима с бараном».

– А почему она сидит на нем верхом? – спросил Генрих.

Я объяснила: этот зловредный баран долгое время терроризировал нас – как завидит во дворе, сразу кидается бодаться. Почему-то такое предпочтение он оказывал только мне с Симой – маму и мужчин не трогал. Мы его страшно боялись, всегда с визгом (на потеху Шмидта и всех остальных) убегали, прятались в конюшне либо в сарае. Наконец нам это надоело, и мы решили проучить бодливого нахала. Однажды Сима изловчилась и, поймав барана за крутые рога, всласть натыкала мордой об землю. В это время я с азартом молотила кулаками по мягкой, в черных густых завитушках спине. Но этого Симе показалось мало. Она вдруг вскочила ему на спину, и бедный баран, в свою очередь, совсем потерялся от страха. Напустил лужу. Словом, оконфузился окончательно. Но зато с того дня не только не нападает на нас, но обходит далеко стороной.

– А кто это рисовал? – поинтересовался Генрих. – Ты? Немножко неправильно у тебя получилось… Дай-ка мне карандаш.

Смущаясь, он нанес на бумагу несколько уверенных штрихов, и внезапно нарисованный мною уродливый «конек-горбунок» преобразился – стал вдруг не только настоящей лошадью, но и персонально «Лизкой», с ее характерно выгнутыми наружу задними ногами и широким, как каток, задом. И выражение у нее получилось уморительно смешным – одновременно сердитым и озадаченным. Генрих слегка прошелся и по другим моим рисункам, и вот уже сразу узнаваемы стали и толстый коротышка Шмидт, и задиристая «Ана», и обескураженный Лешка, и воинственная Сима. Надо же! А я и не подозревала в этом мальчишке-увальне такого таланта!

– А почему у вас в доме мы никогда не видели твоих рисунков? – спросила я Генриха. – Ведь ты наверняка много рисуешь, любишь рисовать?

– Да, – признался, полыхая румянцем, Генрих. – Рисунков у меня хватает. Они в папках хранятся. Как-нибудь покажу тебе. Если, конечно, хочешь.

Потом он ушел домой, а вскоре опять явился и принес с собой разные настольные игры – шахматы, шашки, лото. Вернувшийся от Клееманна Василий виртуозно провел с Генрихом партию в шахматы, объявив ему в конце шах и мат. А потом я и Миша поочередно и с переменным успехом играли с ним в шашки.

Перед обедом Генрих удалился, и явились наконец Вера с Людой. У меня в руках оказался долгожданный «Тихий Дон». Как я обрадовалась этой книге! С упоением читала ее перед самой войной, а сейчас снова с удовольствием пройду по дорогам Григория и Натальи, Степана и Аксиньи, Михаила и Дуняшки. Не имея в этой скотской, пустой жизни собственных интересов, буду жить их страстями и болью, надеждами и разочарованиями, любовью и ненавистью. Какая сила, простота и ясность в каждом слове!

Какое, должно быть, неимоверное счастье испытывал Шолохов, работая над этим произведением! Люда сказала, что я могу не торопиться, так что, возможно, организуем опять коллективные читки.

В свою очередь, я отдала Люде своего Пушкина, на время простилась со своим возлюбленным Александром Сергеевичем. Вера с Людой пообедали с нами, время за разговорами прошло незаметно. Часов в пять я проводила их до деревни. Мне очень хотелось узнать что-нибудь новенькое о своих знакомцах-беглецах, но девчонки разговор на эту тему не заводили, я тоже не стала спрашивать.

Возвращаясь впробежку домой, мечтала: сейчас приду, устроюсь уютно на кровати, возьму в руки книгу и… Пришла. Устроилась. С наслаждением открыла первую страницу, но… Увы, читать мне не пришлось. Опять заявился Генрих (понравилось ему, видите ли, у нас!) да еще привел с собой Анхен. Никого из ребят дома не было, пришлось мне развлекать их.

– Я рассказал Анхен про вашу газету. Можно она тоже посмотрит? – спросил Генрих. Он сам, жестикулируя руками и смеясь, давал ей пояснения к рисункам. Анхен, оглядываясь на меня, прикрывала деликатно платочком рот, прыскала в него. Отсмеявшись, Анхен заметила на моей кровати «Тихий Дон».

– Какая толстая книга! Это твоя? Неужели ты ее всю прочитаешь? Она про что – про любовь?

– И про любовь, и про измены, и про разлуки, и про жизнь вообще, – охотно принялась объяснять я Анхен. – Это очень интересная книга! В ней рассказывается о том, как в нашей стране совершалась революция и устанавливалась советская власть, о том, как некоторые, даже очень честные и умные люди, трудно воспринимали ее, как много делали ошибок…

– А-а, – сразу разочаровалась Анхен. – Знаешь, политика, революция и все, что с ними связано, меня как-то не интересуют. Пусть этим занимаются те, у кого денег много. Вот про любовь я бы еще почитала, но только что-нибудь поменьше. Такую, б-рр… мне не осилить.

Гости уселись на диван и, по-видимому, не думали уходить. Я показала им свои фотографии, они с интересом рассматривали их. Наконец явился Миша от своих лошадей (с вечерней уборки) и предложил сыграть в карты. Наших обычных игр Анхен и Генрих не знают, и мы научили их самой простой – в «осла». Игра эта немудреная, но требует внимания. Каждому сдается по четыре карты. Играющие поочередно обмениваются друг с другом картами – передвигают их по столу лицевой стороной вниз. Кто соберет раньше полный комплект того, что наметил для себя, положим, – четыре туза, четыре короля или четыре дамы, – должен немедленно, а главное, незаметно для остальных игроков выставить кончик большого пальца из-за края стола. Те, кто заметил этот жест, тотчас же поступают так