расстелить постели. Улеглись и дали волю своему возмущению. Ну и гад! Ну и жизнь же он нам уготовил! Намерен превратить всех в настоящий рабочий скот: мол, отработал положенное, пожрал – и в закуток. Чтобы было меньше общения, меньше велось разговоров, меньше думалось. Как, наверное, хочется ему вышелушить также еще и наши мозги, а с ними и нашу память, наши надежды и устремления.

Вчера днем заглянул Игорь, принес свежие новости. Наше Советское командование предъявило ультиматум окруженным под Сталинградом гитлеровцам с предложением капитулировать, чтобы избежать ненужного кровопролития. Однако фюрер отклонил ультиматум и, чтобы вдохновить Паулюса, опять пообещал ему крупную поддержку извне. Англичане считают, сказал Игорь, что разгром Сталинградского «котла» – дело одной-двух недель. В газете тоже есть сообщение об организации для Паулюса и его армии «крупной поддержки», однако об ультиматуме не упоминается ни слова. Конечно, что им, опьяненным запахом льющейся крови и разгоряченным недавними победами, до тысяч и тысяч молодых жизней!

Навестили нас вчера еще и Вера с… Аделькой из Брондау. Вот уж никак не ожидала я увидеть у себя в доме эту кралю. Втайне подосадовала на Веру – зачем она ее к нам притащила?

Аделя – небольшого роста, стройная, черноволосая, на щеках – смуглый румянец. Ничего не скажешь – смазливенькая. Не понравились мне только ее манерность, рисовка и кривлянье. Говорит с ужимками, закатывает глазки, при этом по-детски шепелявит и сюсюкает. Похоже, что она явно гордится своим «особым» положением среди «восточных рабочих». В разговоре то и дело проскальзывает: «Пан управляющий мне поручил…», «Пан управляющий поинтересовался у меня…».

В один из моментов, когда Аделька особенно в чем-то расхвасталась, мама, презрев законы гостеприимства, грубо и насмешливо прервала ее: «Что это ты там за персона, что с тобою так носится твой пан-управляющий?»

Аделька даже поперхнулась от столь явного неуважения, ответила обидчиво: «Пусть хоть и не персона, а среди остальных все же кое-что значу! Между прочим, я тоже ленинградка…»

– Не знаю! – отрезала мама. – Не встречала!

Тьфу! Дешевка. И с такой водил «дружбу» Дубоусов!

Вера уговорила меня дойти с ними до «Шалмана», откуда-то она узнала, что там появился новенький «восточник» – якобы очень симпатичная и интересная личность. По дороге она сообщила новость, что ее сестра Женя после выздоровления была направлена за побег в концлагерь, а скоро опять вернется к Бангеру.

Кто-то, видимо, подшутил над Верой – в «Шалмане» никаких новеньких не оказалось. Там царило сонное царство, Наталка с Ольгой спали. Из мужского персонала дома был лишь один Ваня-Малой, сидел на лавке у окна и сучил дратву. Я поблагодарила его за галоши и заодно договорилась насчет туфель.

Затем проводила Веру с Аделькой за Молкерай. По дороге спросила у Адели, как там поживают три моих знакомца? «Да так, ничего…» – ответила она скупо и настороженно посмотрела на меня.

Вера оказалась проще:

– Ой, Верка, если бы ты знала, какие это хорошие парни и как они одеваются! Сегодня они были у нас в гастхаузе – я даже не подумала, что это «восточники»: у всех костюмы такие шикарные и при галстуках. Правда, правда! Вон Аделя не даст соврать, она с ними была. Только они вернулись вскоре домой, им на ферму надо, а Аделька осталась… Верно, Аделя? И о тебе, Верочка, спрашивали, – продолжала тараторить Вера. – Правда, правда! Узнали, что я твоя подруга, – просили привет передать. Верно, Аделя?

Аделька, подняв голову, еще раз окинула меня испытующим взглядом и вдруг изрекла:

– А у одного из них твое имя на руке наколото – «Вера».

Я очень удивилась и успокоила ее: «Господи. Ну почему же именно мое? Мало ли девчонок на свете с таким именем?»

На прощанье Аделька пригласила нас (правда, мне показалось, что весьма неохотно) прийти в следующее воскресенье в Брондау. Ну что ж. Сходить, пожалуй, можно. Честно говоря, мне очень хочется увидеть старых знакомцев, ведь я их почти совсем не помню. Но до воскресенья еще далеко. А сейчас надо быстро гасить свет и – спать. Думала совсем немного написать, а вон сколько опять накатала.

22 января

Пятница

«Завтра поедете в театр! – такой непостижимо-загадочной фразой ошарашил нас после обеда самодовольно ухмыляющийся Шмидт и добавил назидательно: – Хоть вы и ругаете всячески Германию, а немецкое правительство не забывает даже о вашем культурном развитии. Безусловно, мы требуем от вас, русских, хорошей работы, но в то же время заботимся и о вашем отдыхе».

Мы не дослушали до конца его напыщенных нотаций и засыпали Шмидта вопросами: «Что еще за театр?», «Какой спектакль и чьи артисты?», «На русском или на немецком языке будет идти представление?». Но Шмидт и сам толком ничего не знал, сказал лишь, что завтра будем работать без обеда, до двух часов, а в шесть уже должны быть в Мариенвердере.

Мы долго ломали головы – какая это муха укусила вдруг «немецкое правительство», что оно надумало «развивать нас культурно?». Пессимист Миша сказал: «Брешет он все, а вы, ту, май-то, и уши развесили… Ждите – будет вам театр – как же! Просто нашлись какие-нибудь перевертыши, состряпали антисоветчину и станут ею вам мозги пудрить».

Ну ладно. Не будем гадать. Поживем – увидим.

24 января

Воскресенье

Да, приезд в Мариенвердер русского театра, а вернее, как я теперь понимаю, собранной «с бору по сосенке» небольшой артистической труппы из таких же, как мы, «восточников», всколыхнул всю округу. По шоссе, обгоняя одна другую, катили, скрипя колесами по снежку (второй день идет снег – потеплело), повозки, на которых сидели принаряженные, кто во что горазд, восточные рабы и рабыни.

Особенно живописно выглядели девушки-украинки: повязали головы цветастыми платками, надели клетчатые спидницы[50], а поверх плюшевых или суконных жакеток выпустили вышитые передники.

Я тоже нарядилась в лучший свой наряд – в платье, сшитое Анхен, увы, стараниями моей мамы уже удлиненное, с зауженными рукавами. В легких туфлях сильно мерзли ноги, но чем не пожертвуешь, лишь бы выглядеть хотя бы немножко красивее! Нас сопровождали и конвоировали старший Гельб с Генрихом. Я думаю, что Генриху просто захотелось поглазеть на выступление русских артистов, и он упросил отца взять его с собой.

Подъехали к большому зданию на какой-то площади. Спешились. Кругом уже ожидало много людей. Мне показалось, что среди стоявших невдалеке парней мелькнуло полузнакомое лицо: серые глаза в черной опушке ресниц, русые волосы. Неужели тот самый Микола? Оглянуться еще раз не решилась, хотя и тянуло страшно.

Вскоре послышалась команда