А после обеда, когда пан с Леонидом отбыли на мельницу, мы совсем обнаглели: то и дело бегали греться в конюшню. К вечеру, за полчаса до окончания работы под навес заглянула Линда, поинтересовалась: «Зимно?» Она сочувственно растянула в улыбке рот: «Та идьте до дому. Пан пшиеде не скоро. Идьте, идьте…»

Удивительно! «Хвостдейтч» посочувствовала нам, русским, да еще заговорила – снова и сама – с нами по-польски! Где это записать, а главное – что сие означает? Шли домой и чувствовали, как мороз крепчает с каждой минутой. Снег под ногами скрипит на разные голоса, а ресницы сразу стали тяжелыми от инея.

…Стучат в дверь, – видно, вернулся Леонид. Раз вернулся – значит не замерз (как опасалась мама), живой. Перед отъездом Шмидт, укутанный в суконное пальто на меху, в мохнатой шапке и в теплых бурках, критически оглядел посиневшего от холода Леонида и приказал Линде принести с чердака большой тулуп с башлыком. Был этот тулуп хоть и с продранными рукавами, но зато на меху.

Сейчас Леонид явится на кухню ужинать, а мне пора кончать свои записи. Ухожу.

15 января

Мороз не унимается, вдобавок поднялся ветер. С утра напуганная оханьем Симы и причитаниями Миши (он вернулся из конюшни с красной, словно обожженной, физиономией, говорил, что ветрюга продувает насквозь, а лицо режет, как бритвой), принялась натягивать на себя все подряд. Но, увы, гардероб мой оказался слишком беден. Надела два свитера, зеленую «штуку» (старую фланелевую кофту), потом жакетку. Поверх натянула свой видавший виды макинтош, подпоясалась ремнем. Но по-видимому, вид мой был плачевный (по Мишкиному выражению – «как кувшин»).

– Кальт? – спросил Шмидт, когда мы подошли поближе, и на приветствие я шмыгнула носом.

– Да, очень холодно. – Зер кальт.

Шмидт насмешливо оглядел мой наряд, окинул взглядом стоящих рядом маму и Симу, у которых тоже одежка была не теплее моей, и вдруг досадливо махнул рукой:

– Ир кеннет нах хаузе геен. Идите домой.

– Что? – Я даже подскочила от удивления.

– Я, я, ир алле. Вы все.

Господи, неужели смягчилось его каменное сердце! Мы трое торопливо, чтобы Шмидт не раздумал, зашагали обратно.

Дома прибралась и, усевшись поближе к камину, принялась распускать мамину старую шерстяную кофту – надо непременно и как можно скорее связать нам обеим носки. Ругала себя – раньше бы до этого додуматься, так нет ведь, как говорит пословица: «Пока гром не грянет, русский Иван не перекрестится».

Но блаженству нашему скоро пришел конец. Явился Миша и сообщил, что после обеда будем молотить ячмень. Вот уж проклятая работенка! Правда, тут не замерзнешь, но зато пыли наглотаешься досыта. У меня даже и сейчас першит в горле.

Сегодня уморительный номер выкинул Леонид. Он подавал мне снизу снопы, я запускала их в машину. Заметив, что возле моих рук пусто, я заглянула вниз. И вот что увидела: Лешка, отшвырнув в сторону вилы, ни слова не говоря, лихорадочно срывал с себя одежду. Сбросил рваный плащ, за ним – пиджак. Полетели на землю шапка, потом штопаная-перештопаная жилетка. Молниеносно, словно ему ошпарили кипятком спину, принялся стаскивать через голову рубашку. Она не поддавалась – удерживал брючный ремень. Рывком он сдернул ремень, рванул пуговицы. Скинул наконец сразу обе рубашки – и верхнюю, и нижнюю.

Мы все, в том числе и возившийся возле мешков Шмидт, испуганно смотрели на голого по пояс Леонида – уж не свихнулся ли бедолага? А он, с красной, как кумач, физиономией, поддерживая одной рукой сползающие вниз штаны, другой – исступленно тряс свои шмотки. Оказалось, Лешка смертельно боится мышей. А когда он поднимал вверх снопы, ему за шиворот угодил мышонок. Ох и хохотали же мы все, когда разобрались, в чем дело!

В конце концов Леонид ушел таскать кубы соломы, а на его место встал Василий. Теперь и я уже с опаской бралась за каждый сноп, тем более что мы домолачивали остатки ячменя, а как известно, мышиные гнезда обычно в самом низу.

Есть небольшая новость. Сегодня Шмидт потребовал от Леонида его фотокарточку. Зачем – не сказал. Мы все переломали себе головы от разных догадок, но так и не нашли ответа. Может быть, слухи о том, что украинцев будут отпускать на Родину, – не брехня Болтуна, а правда? Ведь Леонард значится и считается здесь «ярославским украинцем». Тогда я дико позавидую ему.

У Миши совсем прохудились ботинки, и после работы он побежал в «Шалман», к тамошним «сапожникам». Вернулся сейчас оттуда с моими галошами, заклеенными, кстати, очень аккуратно. Сказал, что срочно ремонтировал их Иван-Малой и вроде даже обиделся на меня, что я сразу не отдала ему, а просила сделать Петра (я отнесла свои галоши туда в среду).

Мишка смеется: мол, Иван просил передать – за работу «айн кюсс»[49]. Ишь ты! Ну за столь качественную починку, пожалуй, можно. Тем более – Ивану, такой прелести! (Он – маленький, ноги колесом, вечно с хитренькой улыбкой, которую прячет в сивую бороду.)

Ну хватит. Конечно, это шутка. А Иван – молодец! Спасибо ему. Как-нибудь соберусь и попрошу его починить еще и мои «модельные» туфли, набойки на них уже вдрызг сносились.

18 января

Понедельник

Запишу совсем немного, ибо остается очень мало времени. Вчера Шмидт опять устроил грандиозный скандал из-за света. Примчался в 10 часов, разорался так, что, наверное, было слышно у Бангера. Мол, мало того, что русские – обжоры, теперь его, Шмидта, еще и на электричестве вконец разорили. «Если еще раз, – вопил, – у вас будет гореть свет позднее девяти часов – выверну все пробки, так и знайте!»

Я возразила: «Вы же сами распорядились до половины десятого. Почему же теперь – в девять?»

– Варум – дарум! – яростно передразнил он. – А вы выполняете мои распоряжения? Говорю – значит точка! Ваше дело – подчиняться!

У нас как раз сидел Генрих, мы все играли в лото.

– А ты что здесь торчишь? – не сбавляя тона, с ходу напустился на него Шмидт. – Что тут потерял? Чему здесь учишься? А ну, марш отсюда! Вот я заявлю о твоих родителях куда следует, чтобы они не распускали тебя!

Он буквально вытолкал в шею глядящего на него злыми глазами Генриха и, щелкнув выключателем, выскочил за ним следом. Слышно было, как и на улице он долго еще орал на него, как Генрих что-то сердито отвечал ему.

Мы, конечно, снова включили свет, но уже только для того, чтобы