важным поворотным пунктом, чем последовавшие за ним парламентские выборы. Прежде всего в ходе его проведения впервые был осознан тот факт, что пропаганда имеет свои пределы. Не только польские коммунисты, но и коммунисты других стран со временем сделали вывод о том, что «больше» отнюдь не значит «лучше». Что еще важнее, польские коммунисты после референдума твердо знали, что у них нет никаких шансов на «чистую» электоральную победу: им придется либо запугивать сторонников Миколайчика, либо фальсифицировать результаты голосования.

В конечном счете они сделали и то и другое. За полугодие, отделявшее дату референдума от даты парламентских выборов января 1947 года, спецслужбы арестовали все руководство Крестьянской партии в Кракове, обыскали и разгромили ее штаб-квартиру в Варшаве, вызвали на допрос и потом арестовали всех сотрудников ее департамента по работе с прессой. По сообщениям американского посла в Варшаве, «разгонялись даже те собрания партии, которые были посвящены польско-советской дружбе»[634]. Все предвыборные встречи организовывались непосредственно армией, поскольку, как писал Брус, «армейский мундир действует гораздо эффективнее гражданского пропагандиста»[635]. Под предлогом обеспечения безопасности по всей стране рассылались особые подразделения, призванные «защитить» публику от вооруженных партизан.

По мере приближения дня голосования используемая режимом тактика становилась все более наглой. За неделю до выборов имена кандидатов от оппозиции были исключены из бюллетеней в десяти из пятидесяти двух округов, в основном в юго-восточной части Польши, где у сторонников Миколайчика были традиционно сильные позиции. В последний предвыборный вечер коммунисты разослали активистам Крестьянской партии тысячи фальшивых телеграмм с одним и тем же текстом: «Вчера ночью Миколайчик погиб в авиакатастрофе». В своих мемуарах руководитель Крестьянской партии называет день голосования, 17 января 1947 года, «черным днем польской истории»: «Миллионы людей, которым было приказано проголосовать, открыто собирались на предприятиях, в учреждениях и в других назначенных местах и в сопровождении оркестров и вооруженного конвоя отправлялись на участки… Стоя в очереди к избирательным урнам, люди должны были держать над головой заполненные бюллетени с отмеченным в них номером 3 [номер коммунистического блока], чтобы проверяющие могли это видеть». Но, добавляет политик, подчинялись не все: «Сотни тысяч отважных людей, стоя в очередях, все же находили возможность заполнить бюллетени по своему усмотрению»[636].

Другие выходили из очередей и возвращались на участки только после ухода солдат. Все эти уловки, впрочем, не имели значения. Согласно официальным итогам выборов, 80 процентов польских избирателей проголосовали за «демократический блок», и лишь 10 процентов предпочли Крестьянскую партию. В знак протеста Миколайчик вышел из состава правительства. Новый парламент избрал президентом Польши Владислава Берута, а премьер-министром Юзефа Циранкевича, социал-демократа, желавшего объединить свою партию с коммунистами. Послы США и Великобритании заявили официальные протесты и бойкотировали церемонию открытия первой парламентской сессии, но это, разумеется, не имело никакого эффекта[637].

Через девять месяцев после описываемых событий, в октябре 1947 года, Миколайчик ускользнул из Польши, прибыл в британскую зону оккупации Германии, а оттуда вылетел в Англию. Там он заявил, что его тайно предупредили о предстоящем аресте. И хотя англичане восприняли его заявления как проявление истерики, польский оппозиционер, возможно, был прав. Болгарин Никола Петков, возглавлявший противостоящую властям Аграрную партию, был арестован, отдан под суд и казнен летом 1947 года. Венгр Ференц Надь, лидер оппозиционной Партии мелких хозяев, посредством шантажа был отправлен в изгнание примерно в то же время. Что касается самой польской Крестьянской партии, то формально она продолжала жить — в лице упоминавшейся выше «декоративной» партии, созданной коммунистами специально к выборам 1947 года, не игравшей никакой роли в реальной политике и вскоре распущенной. После ухода партии Миколайчика легальная политическая оппозиция коммунистическому правлению в Польше исчезла на тридцать лет[638].

Электоральный провал Польской коммунистической партии не стал полной неожиданностью, по крайней мере для Москвы: у Сталина не было иллюзий по поводу политических симпатий поляков. Но Советский Союз по-прежнему верил в электоральную привлекательность коммунистов в других странах. Так, предполагалось, что коммунистические силы хорошо выступят на осенних выборах в восточной части Австрии, где все еще стояла Красная армия, а также в Румынии. Но ни одна страна не вызывала в Кремле больших надежд, чем Венгрия.

Действительно, Венгерская коммунистическая партия была абсолютно уверена в своем успехе на первых после войны общенациональных выборах, которым предстояло стать уникальным для венгерской истории случаем свободного и справедливого волеизъявления. Кампания в прессе и на публике была открытой и гласной. Впервые полное избирательное право было распространено на женщин, крестьян и неграмотных[639]. Свои списки для участия в выборах зарегистрировали шесть партий: Партия мелких хозяев, по социальной базе и идеологии напоминавшая польскую Крестьянскую партию; социал-демократы; коммунисты и три малые партии.

Сам Матьяш Ракоши ожидал великого триумфа. Безработица и социальная неустроенность были таковы, что на улицы легко можно было вывести разгневанные и агрессивные толпы. Его партия не раз обращалась к этому оружию. Коммунистические вожди по всей стране организовывали массовые демонстрации c лозунгами и транспарантами. Присутствие красных активистов на улицах венгерских городов было столь заметным, что Ракоши предсказывал победу блока коммунистов и социал-демократов даже на столичных муниципальных выборах, намеченных за несколько недель до общенационального парламентского голосования. Выступая на заседании ЦК компартии, он говорил, что две левые партии «получат, вероятно, 70 процентов голосов, а может быть, и больше». Генерал Ворошилов, возглавлявший тогда Союзный Контрольный совет, подозревал, что Ракоши преувеличивает; в разговорах с Молотовым он сетовал на то, что венгерский лидер слишком увлекается массовыми шествиями[640]. Да, Ракоши действительно мог вывести на улицы 300 тысяч человек, но при этом он «даже не начал проводить с членами партии воспитательную работу». Ворошилову также казалось, что Ракоши «не уделяет достаточного внимания» экономике — этот эвфемизм использовался, когда стало очевидно, что экономическая политика венгерского руководства уже начала проваливаться[641].

В рядах коммунистов перечить Ракоши осмеливались немногие. Енё Селл, занимавшийся тогда в партии вопросами пропаганды (и в 1956 году выступивший против коммунистического правления), был назначен ответственным за предвыборную пропагандистскую работу в городе Папа в западной Венгрии. Накануне голосования его пригласили на региональное совещание по подведению итогов агитационной кампании. Слушая многочисленные отчеты о необычайной массовой поддержке, молодой партиец ощутил беспокойство: «Каждый оратор докладывал о том, что коммунистическая партия всех опережает, а две рабочие партии в совокупности получат абсолютное большинство… И я сказал себе: „Бедный Селл, тебе придется либо присоединиться к большинству и солгать, либо сказать правду и нажить неприятности“»[642].

Молодой человек набрался храбрости и представил собравшимся объективную информацию. Согласно его оценкам, левая коалиция пользовалась в