он, вот недавно, вроде бы оттуда сбежал. Я всего не знаю, конечно, но думаю, что его просто подставил кто-то. Не мог он сам что-то настолько ужасное натворить. – Девочка помолчала немного и отпила из кружки. – Как мама умерла, мы одни остались. У папы другая семья уже до этого была, но тогда он заходил чаще…, по моему. Вы простите, но я правда мало что теперь о нём знаю.

Она с видимым усилием повернулась и посмотрела на меня. Я сделал вид, что огорчён разве что лишь слегка и пожал плечами. Мне вдруг вспомнилось лицо моего друга, вспомнилось, как горел и рушился их дом. «Просто подставил кто-то», – повторил я про себя, – «просто подставил». Я один тогда выжил из всей деревни и всё же правду до сих пор не знал никто.

Я допил отвар, благодарно отставил кружку и окинул кухню быстрым взглядом.

– Я задам тебе один довольно необычный вопрос, Оночка, ты не против? Как ты относишься к магии? Что думаешь о ней?

Я серьёзно посмотрел на девочку, чтобы она поняла, что я не шучу.

О́на украдкой взглянула на мой посох-трость и чуть заметно поёжилась.

– Если честно, то я её боюсь. Вы ведь спрашиваете потому что заметили, да? Я и вас сначала испугалась…, немножко, пока не поняла, что вы хороший человек. У меня с детства это. Я даже рассказов-страшилок и то боюсь, не сплю потом ночами, иногда мерещится, что в углу или под кроватью что-то ползает, особенно здесь, в этом доме, мы ведь недавно совсем здесь живём. Простите, кстати, что всё такое старое: стулья, стол…, вам, наверное, неприятно. Как мама умерла, я работу себе нашла, брат ещё маленький, денег мало, да и надеемся вот только на себя.

Девочка вдруг осеклась, смущённо кашлянула и замолчала.

Я улыбнулся ей и провёл ладонью по столу.

– Главное, что хозяйка в доме есть, а остальное приложится. Насчёт твоего отца, ты не знаешь, где бы он мог быть? Потайное его место например: пещера, дом в лесу, землянка или что-то вроде. Может тайник у него какой-то был, записку там чтоб ему оставить? У меня неплохие связи, может и получится как-то ему помочь разобраться с этим недоразумением. Не будет же он теперь вот так всю жизнь бегать.

Я притворно-тяжело вздохнул и посмотрел на девочку. На самом деле меня больше интересовало не то, что она скажет, а её реакция на мои слова.

О́на тоже тяжело вздохнула и виновато покачала головой, я про себя отметил, как изменилось при этом её лицо: она точно доверяла мне, хотела помочь отцу, но ничего о нём просто не знала. Странно, но, кажется, даже после всего этого, она продолжала его любить. И что не помогает он им не сказала ведь прямо, завуалировала, по другому выразилась, скорее всего, чтобы отца своего передо мной не унизить и не обижать. Щагр провёл между ними черту отчуждения, а она молчаливо её поддержала. «У меня своя жизнь и я вам ничего не должен», – вот к чему он видимо всё плавно подвёл. Требовать от него что-либо его дочь считала ниже своего достоинства. Ведь как можно требовать от чужого, от того, кто тебе ничего не должен? Жаль, что при этом она так и не поняла, что попала в сеть. Она считала, что не хочет лезть в грязь, а его это вполне устраивало. О том, что он её отец, Щагр вспоминал лишь когда она была нужна ему, а не он ей. И даже ведь жизнь свою, поганую, за неё пытался выторговать. Интересно, смогла ли бы она пойти против его слова, смогла бы рассориться с ним?

Я поднялся из-за стола и взял свою трость-посох.

– Ладно, пора мне, красавица, а мы всё болтаем, болтаем. Раз уж отца твоего не застал позволь тебе за него долг отдать. Я ведь в основном за этим сюда и приехал.

Я снял с пояса кошель с деньгами и развязал его.

О́на удивлённо и словно как-то испуганно посмотрела на меня и нахмурилась.

– Нет. Папе деньги должны, ему и отдавайте, а я ничего не буду брать.

Девочка убрала руки за спину и сделала шаг назад. Я пожал плечами, завязал кошель и повесил на место. На самом деле я почти не надеялся, что мои деньги она возьмёт. В лоб тут в любом случае не вышло бы, нужен был какой-то другой путь.

Я попрощался с девочкой, напомнил ей, чтоб перевязала коленки, и ушёл. В этой деревне у меня осталось всего одно неоконченное дело. Я не мог дать деньги девочке, но мог по крайней мере наказать того, кто у неё всё забрал. Я хотел, чтобы её мачеха раз и навсегда запомнила, что чужое добро не приносит счастья. Учитель, конечно, вряд ли бы одобрил подобное применение силы, но я…, был другим. Интересно, что и посох в моей руке вёл себя на удивление спокойно.

Я узнал где живёт эта женщина, выследил её и подошёл к ней тихо со спины. Удар я нанёс всего один, короткий и резкий, воздухом, в район второго шейного позвонка. Мачеха О́ны громко вскрикнула и мешком свалилась на землю, если я не ошибся с силой заклинания, то выжить она должна была, не смогла бы лишь двигаться.

Чужое добро не приносит счастья.

Я развернулся и молча пошёл прочь.

От заклинания «изменения облика» я отходил недели две или три. На самом деле это оказалось ещё ужаснее, чем описывают. Всё это время я провёл практически без сознания, меня тошнило, рвало, разрывало изнутри и выкручивало. Судя по всему поесть, во время его действия, было всё же слишком безрассудно. Когда всё закончилось, я пообещал себе, что больше применять его я не буду.

Из головы у меня никак не шёл тот старик и его странная музыка. Уйти сейчас означало потерять это чудо навсегда, позволить ему исчезнуть. На моих табличках было уже много записей, но ни одна из них не могла с этим сравниться. При этом сколько у меня оставалось времени я не знал. В любой миг старик мог умереть или ослабеть настолько, что забросил бы свою дудку. Хотя в последнем я на самом деле довольно сильно сомневался, что-то мне подсказывало, что он из тех людей, которые идут до конца и не взирают на последствия.

Всегда и во всём человеку больше всего мешает его собственный страх. «Что, если у меня не получится», – думает он, вместо того, чтобы