Последним прибыл дон Филип Татаглия, глава семействаТатаглия, который пошел против Корлеоне, поддержав Солоццо и добившись немалыхуспехов на поле битвы. Но, как ни удивительно, его немного презирали.Во-первых, он позволил Солоццо руководить собой. Турок, по сути, водил его занос. Его считали ответственным за поднявшуюся бурю, которая нарушила нормальныйход жизни Нью-йоркских семейств. В свои шестьдесят лет он был щеголем исердцеедом, и в удовлетворении этих своих слабостей был совершенно необуздан.

Основным занятием семейства Татаглия была проституция. Оновладело также почти всеми ночными клубами страны. Филип Татаглия не чуралсяшантажа, когда ему хотелось подписать контракт с подающим надежды певцом илиактером, а в студиях звукозаписи он навел железный порядок. Но проституцияоставалась основным источником дохода.

Филипа Татаглия здесь не любили. Он был занудой, вечножаловался на низкие доходы. Счета из прачечной и полотенца съедают все егодоходы (он забывал сказать, что прачечная тоже его собственность). Девушки разленились,не хотят работать, убегают и кончают с собой. У сутенеров нет к нему никапельки уважения. Трудно найти хорошего помощника. Молодые люди с сицилийскойкровью воротят носы от такой работы, считая ниже своего достоинства торговатьженщинами. Больше всего Филипа Татаглия раздражали власти, которые были в силахразрешить или запретить продажу спиртных напитков, открыть или закрыть егокабаре.

Как это ни удивительно, война против Корлеоне, в которой ончуть было не победил, не принесла ему заслуженных лавров. Все знали, что егосила исходила вначале от Солоццо, а потом от семейства — Барзини. Кроме того,он так и не добился окончательной победы. Будь его действия немногоэффективнее, можно было избежать всех этих бед. Смерть дона Корлеоне означалабы конец войне.

Дон Корлеоне и он потеряли в этой войне сыновей и поэтомуестественно было, что они поздоровались легким кивком головы. Дон Корлеоненаходился в центре внимания, и присутствующие пытались обнаружить в нем следыслабости, оставленные ранами и поражением в войне. Все задавались вопросом,почему дон Корлеоне после смерти сына ищет мира. Это было явным признаниемпоражения и неизбежно должно было привести к дальнейшему ослаблению егосемейства.

Все приветствовали друг друга, выпили по рюмочке, но прошлопочти полчаса, пока дон Корлеоне занял свое место возле стола из ореховогодерева. Хаген, стараясь не выделяться, присел позади дона несколько левее. Этобыло знаком, что остальные доны могут занять свои места у стола. Консильорисели позади своих донов, но достаточно близко, чтобы в случае необходимостипомочь советом.

Первым выступал дон Корлеоне. Он говорил, будто ничего неслучилось, будто его не ранили и Сантино не был убит, будто империя его не быларазрушена, а семья рассеяна — Фредо на Западе, во владениях Молинари, Майкл вСицилии. Он говорил на сицилийском наречии.

— Я хочу поблагодарить вас всех за ваш приход, —сказал он. — Я вижу в этом оказанную лично мне услугу и с этого момента ядолжник каждого из вас. Первым делом должен сказать, что я пришел сюда не длятого, чтобы спорить и убеждать. Я хочу посоветоваться с вами и найти способрасстаться друзьями. Даю вам свое слово, а некоторым из вас хорошо известно,что значит мое слово. Впрочем, мы все здесь уважаемые люди, а не адвокаты,которые должны давать друг другу гарантии.

Он остановился. Никто не разговаривал. Часть присутствующихкурила сигары, остальные занялись спиртными напитками. Все здесь были хорошимии терпеливыми слушателями. Была у них еще одна общая черта: это были те редкиелюди, что отказались принять власть организованного общества, отказалисьподчиняться. Никакая сила, никакие угрозы не могли их согнуть. С помощьюубийств стояли они на страже своей свободной воли. Только смерть могла ихзаставить сдаться.

Дон Корлеоне вздохнул.

— Как вообще могли дела зайти так далеко? — задалон риторический вопрос. — Итак, это не имеет значения. Сделано многоглупостей. Но давайте я опишу события так, как вижу их я.

Он остановился, чтобы посмотреть, не возражает ли кто изприсутствующих.

— Мое здоровье, слава богу, поправилось, и я смогутеперь направить все силы на то, чтобы уладить конфликт. Мой сын был, возможно,слишком поспешен, слишком упрям. Не знаю. Как бы там ни было, Солоццо пришел комне с деловым предложением. Он просил у меня денег и политических связей. Онсказал, что в этой сделке заинтересованно семейство Татаглия. Речь идет онаркотиках, которыми, как вы знаете, я не занимаюсь. Я человек спокойный, итакие дела мне не по вкусу. Я объяснил это Солоццо, не задевая ни его чести, ничести семейства Татаглия. Я просто вежливо сказал ему «нет». Я сказал, что егодело мне не помешает, что меня не интересует, каким образом он добывает деньги.Он рассердился и навлек беду на всех нас. Но такова жизнь. Каждый изприсутствующих может выступить со своим рассказом, но не в этом заключается мояцель.

Дон Корлеоне остановился и дал Хагену знак принести напитки.

— Я готов пойти на мир, — продолжал донКорлеоне. — Татаглия потерял сына, я потерял сына. Мы равны. Что будет смиром, если люди постоянно идут против разума? Это проклятие Сицилии, где людивсе свое время уделяют мести и не оставляют его на добывание хлеба. Это глупо.Поэтому я предлагаю: пусть все будет так, как было прежде. Я не предпринялничего, чтобы отомстить убийцам моего сына. Если будет мир, я этого не сделаю.Есть у меня еще один сын, который не может вернуться домой, и я должен всеуладить так, чтобы по его возвращении не возникло опасности со стороны властей.После этого мы сможем поговорить об остальных интересующих нас делах и оказатьсебе тем самым большую услугу. — Корлеоне сделал рукой широкийжест. — Это все, чего я хочу.

Это был прежний дон Корлеоне. Рассудительный. Уступчивый.Вежливый. Все присутствующие поняли, что, несмотря на все несчастья,обрушившиеся на семейство, с доном Корлеоне следует считаться. Обратиливнимание на поставленное им условие мира. Обратили внимание на его просьбувернуться к прежнему статус-кво — это значит, что несмотря на все неудачи впрошедшем году, он сражения не проиграет. Ответил дону Корлеоне не Татаглия, аЭмилио Барзини. Он говорил резко и к делу, но слова его не звучали грубо илиоскорбительно.

— Все это верно, — сказал Барзини. — Носледует кое-что добавить. Дон Корлеоне слишком скромен. Без помощи донаКорлеоне Солоццо и Татаглия не могли приступить к своему новому делу. Его отказнанес по ним прямой удар. Это, разумеется, не его вина. Но факт остаетсяфактом: судьи и политики считаются с мнением дона Корлеоне. Когда речь пойдет онаркотиках, они прислушаются только к его голосу. Солоццо не мог начатьдействовать без определенных гарантий, что с его людьми будут обращаться повозможности мягко. Всем нам это прекрасно известно. Не будь этого, мы досегодняшнего дня ходили бы в лохмотьях. Теперь, когда судьи и обвинителиприменяют в делах, имеющих отношение к наркотикам, максимальные наказания, дажесицилиец, приговоренный к двадцати годам тюрьмы, может нарушить закон омерты ивыплеснуть все, что у него в голове. Этого допускать нельзя. В руках у донаКорлеоне нити ко всем винтикам аппарата. Его отказ нельзя рассматривать, какдружелюбный акт. Он отнимает хлеб у наших семейств. Времена изменились, икаждый из нас не может идти по своему, облюбованному им пути. Если в руках удона Корлеоне все судьи Нью-Йорка, он обязан позволить и нам извлечь из этоговыгоду. Он, разумеется, может поднести нам за эту услугу счет, ведь мы некоммунисты, в конце концов. Но он обязан позволить нам напиться из колодца.Ведь все так просто.