К концу того разговора папа, Эбони и Джейми были в слезах, а я единственная не плакала и всех успокаивала. Полагаю, это вопрос выживания. Я не могу сломаться, иначе не перестану рыдать. А мне надо оставаться сильной ради девочек и остальных близких.

Едва вернувшись тем вечером домой, я добрых десять минут рассматривала себя в ростовом зеркале. День выдался жаркий, и на мне было симпатичное красное с черным летнее платье. Я начала отращивать волосы и была бесконечно рада, что они снова длинные, – мне никогда не нравились короткие стрижки. Я чувствовала себя такой женственной, в такой хорошей форме. Счастье как будто было мне к лицу. Но изнутри мое тело было ядовитым. В нем разрасталось нечто мерзкое, и это вызывало тревогу.

А еще я так злилась, черт побери!

Мне пришлось рассказать и Мэтту, выхода не было, и сделала я это только ради девочек. Я бы предпочла вообще с ним не общаться, но это было необходимо. Я позвонила ему по скайпу, поскольку теперь он жил в Дубаи. Он нашел там какую-то мудреную работу, делает – я сама не знаю, что именно, – но это значит, что он практически не приезжает домой, что меня устраивает. Девочкам лучше, когда они его не видят. Мэтт ко всему отнесся по-деловому, что меня не удивило.

– Полагаю, если ты умрешь, девочки будут жить у кого-то из твоих родных и Джейми? – холодно спросил он.

Я смотрю на него и не могу понять, как я вообще могла чувствовать себя такой никчемной, чтобы выйти замуж за этого человека.

– А у тебя с этим проблемы? – деловито спрашиваю я.

– Ну, ты свою жизнь наладила. Вы с Джейми играете в счастливую семью. Меня просто отодвинули в сторону…

– Мне очень жаль, Мэтт, что ты считаешь себя жертвой. Прошу прощения, если тебя расстраивает моя потенциальная неминуемая смерть. Поразмысли над этим немного и перезвони, но поторопись, пожалуйста, поскольку я, возможно, долго не протяну, – парирую я, едва-едва удержавшись от того, чтобы назвать его эгоистичным придурком.

Даже ему становится не по себе от такой саркастической реплики, поэтому он оставляет все как есть. Однако мне надо кое о чем его спросить.

– В больнице сказали, что, учитывая историю моей семьи, больше года посылали мне письма с напоминанием о необходимости пройти осмотр. Письма отправляли на наш старый адрес даже после того, как я съехала, а ты остался в доме. Почему ты их мне не переслал?

Мэтт пожимает плечами:

– Я счел, что, будь это что-то важное, ты дала бы им свой новый, поэтому все выбросил.

– Ну да, понятно! – рявкаю я. – Возможно, это спасло бы мне жизнь, но все равно спасибо.

Я обрываю разговор еще до того, как он успевает что-то сказать. Жизнь в буквальном смысле слишком коротка, чтобы спорить с Мэттом Байуотером.

Я совершенно не предполагала, что в возрасте тридцати семи лет буду планировать собственные похороны.

Все избегали данной темы, не желали ее обсуждать, пока однажды я не заорала, что не намерена больше это игнорировать и либо пусть они помогут мне строить планы, либо я не позволю им прийти. Ну, помешать я им никак не смогу, ведь технически я буду мертва, но вы понимаете, о чем я. Это возымело желаемый эффект.

Джейми купил мне чудный разукрашенный блокнот, который стал «планировщиком похорон». Папа и Эбони какое-то время его боялись. Они не хотели даже близко к блокноту подходить, поэтому я попыталась их спровоцировать, заявив, мол, хочу чтобы на похоронах у меня играли «Летучую мышь из Ада» Митлоуф. Папа ненавидит Митлоуф – настолько терпеть не может эту группу, что после такого заявления стал вносить свой вклад.

День, когда мне сказали, что метастазы – и довольно значительное их число – проникли в легкие и что практически никакая химиотерапия на свете мне не поможет, был в буквальном смысле худшим в моей жизни. Я считала, что ничто не способно по этой части побить день, когда умерла мама, или день, когда я вообще узнала, что у меня рак. Но тот обернулся более мрачным, чем они оба, вместе взятые. Даже когда тебе говорят, что у тебя в теле ядовитая болезнь, ты цепляешься за надежду, что сможешь с ней бороться, отбросить назад, как-нибудь победить. Про такое ведь каждый день слышишь, верно? «Такой-то выигрывал (или проиграл) мужественную битву с раком», – твердят повсюду. Это везде. Аналогия тут проста: рак – это битва, и если будешь упорно сражаться, то победишь. Но все это сущая чушь. Потому что иногда нельзя победить. Нельзя сражаться с биологией – даже при помощи всех лекарств на свете. Уж поверьте, я пыталась.

Я так злилась. Была вне себя от ярости, черт побери. Как с таким можно смириться? Новости мне сообщила доктор Уэлдрейк, и я видела, что ей очень жаль вываливать на меня новые беды. Я слышала крик у себя в голове, но из горла не вырывалось ни звука. Я заставляла себя пройти химиотерапию, которая обернулась по большей части сущей пыткой. Я потеряла волосы, левую грудь и уже почти не чувствовала себя женщиной. А теперь чертова болезнь собирается меня прикончить? А еще стало ясно, что процесс будет небыстрый. О нет, все шло к тому, что это будет медленная, мучительная смерть. Чем я, черт побери, такое заслужила? Может, это воздаяние за то, что столько лет спала с чужим мужем? Может, просто невезенье? Кто, мать вашу, знает?

Меня спросили, хочу ли я продолжить курс химиотерапии, но я ответила, что нет. Она тяжко на мне сказывалась, обернулась обоюдоострым мечом – применение яда, чтобы исцелить. Таков, во всяком случае, план в теории, но на практике он не всегда работает. Было хуже, чем я вообще могла вообразить. Конечно, вначале я была убеждена, что у меня хватит стойкости все вынести, – все так считают.

Я отличаюсь от всех остальных, думала я. Они просто слабы. Я сильная. Я должна пройти через это. У меня много больше, чем у остальных, поставлено на карту. Я смогу.

И затем начинается…

Первые несколько дней я чувствовала себя прекрасно. Ну, все же идет хорошо. И почему люди жалуются? Потом начинаются приступы головокружения и рвоты. Тебя поглощает постоянное ощущение, что у тебя морская болезнь или что у тебя самое страшное на свете похмелье – вот только так круглые сутки. Определенный привкус во рту, избавиться от которого помогает только уйма лимонного шербета. Запах как от пластмассы, который ощущаю одна я. Приступы и запах становятся частью твоего мира, и ты уже не в состоянии вспомнить, какой была жизнь раньше.

Чуть меньше чем через две недели после первого раунда случилось неизбежное выпадение волос, – думаешь, ты к этому готова, но на самом деле нет. Мои красивые, длинные, белокурые волосы, которые столько лет определяли меня как женщину, выпадали клоками. Меня это расстроило больше, чем утрата груди. Грудь можно скрыть или сделать пластику и получить новую. А твои волосы – часть тебя, видимая всем. Внезапно я взаправду начала ощущать, что у меня рак. Брови я буквально стерла движением пальца. Не хочу даже говорить, как странно видеть себя без ресниц. Просто не понимаешь, сколько всего считаешь само собой разумеющимся, когда у тебя это есть. Переживаешь из-за пустяков, которые в общей схеме мироздания не имеют решительно никакого значения. Волнуешься, не будешь ли смотреться толстой на деревенских танцах в следующем месяце или не употребляют ли твои дети слишком много сахара, потому что слишком много кладешь его в пироги и печенье. А потом врач вдруг говорит тебе, что в следующем месяце ты, вероятно, умрешь, и внезапно у тебя больше нет ресниц.