Я что, правда хочу остаток времени блевать и чувствовать себя дерьмово? Ну уж нет!

Все пытались уговорить меня продолжить лечение, все, кроме Джейми. Он единственный меня понял. Остальные считали, что я «сдалась». Я же считаю, что выкрою себе толику хорошей жизни перед смертью… точно так, как моя мама.

Хуже всего было справляться с этим при детях. Они слишком малы, чтобы понять происходящее, но при этом говорят дико несообразные вещи, да еще в самый неподходящий момент, – для меня это как глоток свежего воздуха. Впервые до меня это дошло на детском дне рождения, куда я собралась с силами пойти с дочерями в моем новеньком черном парике. Любые мероприятия отнимали у меня уйму сил, но мне было важно принимать участие в делах дочерей. Однако посреди праздника Эви вдруг решила сообщить абсолютно всем присутствующим, что «те черные волосы у мамы ненастоящие, что это просто для вида, и, может, я соглашусь их снять, чтобы всем показать мою лысую голову». Глядя в море исполненных ужаса и жалости лиц, я не могла сдержать смеха. Надеюсь, став старше, она вспомнит эту сцену и как я тогда хохотала.

* * *

Она приехала под конец дня в пятницу. Приближался сентябрь, и ночи становились длиннее. Я была рада похолоданию, мне всегда было некомфортно в жару.

– Стеф, – шепчет от двери в мою спальню Эбони.

С тех пор как я снова переехала в папин дом, она практически каждый день крутилась поблизости, заботилась обо мне, удостоверялась, что у меня есть все, что мне нужно, пока Джейми в Лондоне проходит интернатуру в художественной студии (после многочисленных дискуссий я фактически вынудила его поехать).

– К тебе гостья, у тебя есть силы ее принять?

– Кто там? – спрашиваю я, морщась.

Не могу себе представить, кому захочется видеть меня в таком состоянии и кто был бы настолько груб, чтобы заявиться без звонка.

Она входит, и я тут же начинаю смеяться. Я гляжу на часы, затем на нее, поднимаю брови (если бы у меня были).

– У вас есть час. Сядьте на тот стул и устраивайтесь поудобнее, – говорю я. – Очень рада вас видеть, Джейн!

Я знаю, что выгляжу совершенно иначе в сравнении с прошлыми нашими встречами, в прошлом я ведь всегда старалась принарядиться перед визитом к ней. Наверное, мне хотелось выглядеть женщиной, которая держит себя в руках. Летом я шелестела подолом цветастого платья, зимой являлась элегантная в шикарных пальто. Теперь я отечная, толстая и совершенно лысая. Это – шок для любого, кто меня знает.

Присев на край кровати, она крепко меня обнимает. Ощущение странное, но чудесное. Поскольку она мой психотерапевт, мы никогда не были дружны, но я знаю ее так давно, что воспринимаю как очень близкую подругу. Она обнимает меня еще крепче, и я улыбаюсь.

– Джейн, думаю, что сейчас мы нарушаем все существующие правила…

– Правила нужны для того, чтобы их нарушать, Стефани, – говорит она. – Я полагала, что это вы уже поняли.

В этом вся Джейн. Мудрая до мозга костей.

Она садится на стул в углу. Стул из шикарных, обитых небесно-голубым ситцем, с медными гвоздиками. Скорее украшение, чем удобный предмет мебели. Папа купил его в каком-то магазине, сочтя, что это последний писк моды.

– Господи боже, Стефани! Вы остеогенезом меня пытаетесь наградить?! – спрашивает она, ерзая на стуле и в конечном итоге садясь неестественно прямо, а я истерически хохочу.

– Считайте его расплатой за многие годы на неудобных стульях в вашем кабинете, – отвечаю я. – Как вы узнали?

– На последнем сеансе, который был после встречи с Хелен, вы чувствовали себя великолепно. Вы сознавали, что завершился некий этап вашей жизни, и чувствовали себя достаточно уверенно, чтобы встретиться со мной не раньше чем через год, но вы так и не появились, поэтому я проверила…

– О! – Я улыбаюсь.

– Мне очень, очень жаль, Стефани…

– Ага, – отвечаю я, расправляя на ногах покрывало. – Жизнь – дрянная вещь, так?

– И вы теперь с Джейми? Верно? – спрашивает она.

– Да. Наконец. В конечном итоге я разобралась. Вся ваша терапия сработала, – говорю я.

Джейн прищуривается, склоняет голову набок.

– Что вы имеете в виду?

– Все те годы терапии наконец сделали свое. Я поняла, что нет ничего страшного в том, чтобы иметь чувства, которыми не можешь управлять. Такое с каждым рано или поздно случается.

Джейн улыбается особой улыбкой – как всегда, когда собиралась меня огорошить.

– О боже. Что? Я опять что-то не так поняла, да? – в панике спрашиваю я.

– Вовсе нет. Все, что вы говорили, верно. – Джейн улыбается. – Но вы упустили один существенный момент…

– И какой же? – спрашиваю я. В который уже раз я совершенно растерянна в разговорах с Джейн.

– Это не я была вашей терапией все эти годы… не я, а Джейми.

– Что?

– Он показал вам, что нестрашно в ком-то нуждаться, – говорит она. – Показал, что и вы тоже можете быть любимы и, что важнее, что вы заслуживаете этого. Не только один раз в год, но все время. После смерти вашей мамы вы долгие годы пренебрегали собой, Стефани, вы считали, что недостойны настоящей любви, и никого не впускали в душу… пока не появился Джейми.

Я слушаю ее слова, а снаружи ветки колышутся на легком ветру, и все, что она говорит, совершенно разумно. Мне хочется плакать от того, сколько лет я потратила впустую, но, наверное, такова жизнь. Жизнь ведь путешествие и путь.

– А ведь вы могли бы сказать мне это много лет назад, знаете ли. Избавили бы меня от уймы треволнений и трудов, – смеюсь я.

– А вот и нет, вы и сами понимаете, что должны были до этого дойти. Я видела, как вы преображались. Вы были моей пациенткой сколько? Десять лет? – спрашивает она.

– А кажется, что дольше, – невозмутимо говорю я.

Джейн бросает на меня один свой коронный пугающий взгляд.

– Не для протокола, но вы стали мне очень дороги, вот почему я здесь сегодня. Не как психотерапевт, а как друг, – говорит она, дотрагиваясь до моей руки.

– Это для меня многое значит. И надо полагать, – говорю я, накрывая ее руку своей, – это не будет стоить мне целое состояние?

– Нет, после десяти лет сеансов один получаете бесплатно, – смеется она.

Мы болтаем о наших отношениях за эти годы. Джейн теперь, вероятно, одна из самых близких моих подруг. Что положено говорить, когда знаешь, что видишься в последний раз? Джейн знает обо мне все. Абсолютно все. Мои надежды, мечты, грехи, сожаления, недостатки и проблемы. Она видела, как я смеюсь, плачу, улыбаюсь и тревожусь. И на протяжении разных кризисов она была константой в моей жизни. Она поддержала меня, выслушивая то, что я не могла сказать никому другому, никогда не судила меня, призывала к порядку, когда я вела себя неразумно, и, боже ты мой, время от времени выводила меня из себя… потому что всегда была права.