Следователь сделал руками неопределенный жест.

– Не знаю. Дурь? Ложно понятая коллегиальность? А ты что скажешь?

Я пожал плечами. Что я мог сказать? Виктория не тот человек, который делится своими планами и соображениями. У нее свои расчеты и счеты тоже свои.

Я явился в Следственный комитет всего лишь забрать бумаги на подпись, потому что Вика уже больше недели пребывала дома на больничном, как, впрочем, и я сам, так как моя рука все еще была недееспособна.

– Спрошу, – пообещал я без особого энтузиазма, и следователь в тон мне ответил «давай».

– А профсоюз? – От воспоминаний о Жильцове у меня заныл сустав.

– Что профсоюз? Нет больше профсоюза. На Жильцова несколько уголовных дел, в их числе статья за похищение человека. То есть тебя. Газету закрыли. Анатолий Круглов, по кличке Круглый, вор в законе, стоявший за этой бандой, задал лататы, да так красиво, что мы его едва на турецкой границе задержали. Он, как выяснилось, бывший спортсмен-боксер, создал свою преступную группу из таких же бывших. Так что история со способом убийства Захарова прояснилась.

– Все-таки это был кулак? – уточнил я.

– Откуда знал?

– Догадайся.

Борис присвиснул и проговорил со смехом:

– Ну, после того как Вика нашла тебя, сопоставляя статьи про НЛО и отравление полей некачественными химикатами, я уже ничему не удивляюсь. Это не лингвист, это какой-то чертов шаман.

Мы посмеялись. Жильцов уже дал показания. По его словам, Захаров собирался сдать всю контору, и в созданной Селиверстовым ситуации с судами его срочно пришлось устранять до того, как тот отнес свое заявление в полицию.

Провожая, Борис вручил мне в здоровую руку папку с бумагами для Виктории и вдруг сказал доверительно:

– Ты все-таки с Викой поговори… Мне, пойми, тоже не нужны криминальные эксперты, которые любую экспертизу подмахивают. На эту Миллер надо хотя бы дело завести. А то ведь она один раз подписалась безнаказанно и второй раз подпишется. Я Вике говорил, что до судимости никто доводить не собирается, но потаскать-то обязательно надо… А то разведется сейчас таких экспертов. Этих же филологов хрен проверишь. Вон врача, его сразу видно – хороший врач или нет. Физик там, математик, не сошлось решение с ответом – в топку. Даже юриста можно проверить, у него хоть кодекс есть. А филологи – что?! Черт ногу сломит иной раз. Слова, слова, слова, а он взял и между слов прошмыгнул…

Борис замолчал, посмотрел на меня и спохватился:

– Ты извини, если что. Я не про всех, конечно. Вика, ты… Вы нормально все делаете. Но ведь, согласись, в этой науке есть куча лазеек: дашь одному воспользоваться, все начнут.

Я засмеялся:

– Не переживайте! Вы все правильно говорите. Сам учился на филфаке, в курсе, как это бывает.

– В смысле – учился? – прищурился Борис.

Мы не виделись больше двух лет, и он еще не знал о том, что моя карьера сделала поворот в сторону более проверяемых профессий.

– А-а-а, жаль, – неожиданно резюмировал Борис. – У вас с Викой хорошо получалось. В этом весь фокус.

Я забрал документы и вышел, пообещав поговорить с теткой. Следователь, как и всегда, был емок и немногословен: «В этом весь фокус». В чем?

Пора было признаться, что оставаться диковинным философом, рассказывающим потешные истории, за которые прощают поваленный забор, – это совсем не то, к чему я хочу стремиться. Мои симпатии к медицине вполне искренние, но слова и лазейки между ними, как выразился Борис, – это что-то совершенно другое. Сколько ни отрицай. Сейчас я понимал, что все мои споры с Викой были скорее попытками убедить себя самого в том, что филология, эта странная, скользкая, немужская наука, первая попадающая под сокращение, зыбкая, обманчивая, непроверяемая, одинаково благосклонная до поры и к гению, и к серости, интересует меня по-настоящему.

– Ну и что? – улыбнулась Вика, когда я, исполняя наказ Бориса, заговорил о Примадонне.

Тетка потягивалась и щурила сонные глаза: отсыпалась наконец за все бессонные ночи, что провела над газетами.

– Она тебя толкнула. Раз. Она дала ложное заключение. Два. Она тебя поносила перед журналистами. Три. Этого мало?

Вика смешно сморщила нос.

– Это наука, за нее не мстят и уж тем более не сажают, – ответила она, делая наклоны из стороны в сторону, растягивая спину.

– Тебе кто важнее – Миллер или Борис? – спросил я напрямую.

– Она меня не толкала, Саш. Что вы, ей-богу, пристали?

– Вик, что за дурацкое благородство? Она пыталась тебя сожрать!

Виктория громко рассмеялась, запрокинув голову. Несмотря на гипс, тетка выглядела теперь значительно лучше.

– Сожрать – это каннибализм, совсем другая статья. Может быть, по этой статье и есть перспектива. Но по причинению повреждений средней тяжести – никак. Она меня не толкала. Это все каблуки.

Мы помолчали.

– Ты тысячу раз ходила на каблуках и не падала!

– Погоди-ка, дорогуша! – Тетка вдруг неприятно сощурилась. – Если бы ты был настолько внимательным, насколько хочешь казаться, то заметил бы, что эти туфли я ношу только по случаю, так сказать, для пущего эффекту… В них невозможно ходить по улице.

– Так чего ж ты тогда приперлась в таком наряде на задержание Жильцова?

Вопрос о странном внешнем виде Вики возник у меня еще в тот день, когда Жильцов и его подельник увезли меня из Старого Озерного. Они оставили связанного Тимура Тимуровича в доме, и врач долго ждал бы помощи, если бы не счастливый случай: неподалеку заглох видавший виды трактор Виктора, и тот заметил красную «пятерку», выезжавшую из ворот валеевского дома. Виктор заподозрил неладное, отправился в дом и нашел врача. Так что уже через пять минут с момента нашего отъезда полиция знала о похищении. Просто чудеса, если вдуматься.

Виктория сделала большие глаза.

– В наряде? – воскликнула тетка удивленно. – Ты еще скажи – бальный костюм! Нет, определенно, какой из тебя детектив, если ты не замечаешь очевидного.

– Что я должен был заметить?

– Джинсы обтягивали задницу, свитер обтягивал все сверху. Это же по́шло! Либо одно, либо другое. И туфли эти дурацкие в придачу! Законченный образ проститутки! Любому ясно, что женщина собиралась в спешке, если оделась так ужасно.

По ее мнению, эти подробности что-то объясняли.

– Любой ясно, – поправил я, намекая на абсурдность такой логики.

– Что любой ясно?

– Любой ясно, а не любому. Мужчины такого не замечают.

– Преступность не знает пола. Учись замечать! – скривилась она. – Я схватила первые попавшиеся вещи. Туфли стояли в коридоре… После банкета так и не убрала.