– И не спрашивай. Я ведь не москвич,отслужил в армии и явился столицу покорять. В МГУ на филфак не попал, на журфакдаже и соваться не стал, без шансов, туда только блатных брали. По дури вИнститут международных отношений двинул, МГИМО. Думал, корреспондентом в Парижеили Лондоне стану после окончания. Вот идиот. Естественно, на сочинении огребдвойку, тут мне добрый человек и посоветовал документы в пед подать. Мальчик,да еще после армии – самый их кадр. Я и попал на отделение дошкольноговоспитания – в группе четырнадцать девочек и Юрочка. Классное время. Кавалерынаперечет, нас девицы на руках носили. Жил я в общежитии, так можешьпредставить, четырехразовое питание имел. Студенточки одна другой лучшеготовили. Ну а потом в газете работал, малотиражной, «Московский метрополитен»называлась, потом книги пошли…

– Ты же писал вместе с Андреем Мальковым?

– Да.

– Трудно работать в паре?

– Нет, – улыбнулся он, – ясидел дома и стерег рукопись, а Мальков бегал по издательствам и пристраивалновый роман.

Я вытаращила глаза:

– Да ну?

Юра мягко взглянул на меня:

– Лампа, ты удивительно доверчива, дажеобманывать не хочется.

Я посмотрела в его красивое породистое лицо. Аон, наверное, добрый мужик и ловелас. Небось дамы падают вокруг охапками.Интересно, почему Грызлов не женат? Уж наверняка не из-за отсутствия вниманиясо стороны женского пола.

– Послушай, Ева, – неожиданно началЮра.

– Как ты меня назвал?

– Ева. Прости, пожалуйста, но Лампа такпо-дурацки звучит, и потом, я все время боюсь назвать тебя торшером или бра… изЕвлампии великолепно получается Ева. Неужели никто до меня не додумался?

Я покачала головой:

– Нет, как только не звали – Лампуша,Лампец, Лампадель, Лампидудель, а один молодой человек долго величалЭлектролампой Андреевной. Ева! Надо же!

– Нравится? – тихо спросил Юра ивзял меня за руку.

Его ладонь оказалась большой, уютной, теплой.Такие руки были когда-то у моего отца. Неожиданно в моей душе поселилисьспокойствие и какая-то уверенность – все будет хорошо.

– Какие пальцы красивые, – шепотомпродолжал Грызлов, – длинные, аристократические, ногти, как миндалины.Терпеть не могу дам с маленькими, обломанными ногтями. А у тебя простоидеальная форма, хоть и не делаешь маникюр.

– Да, – согласилась я, чувствуя, какк щекам приливает кровь, – руки у меня замечательные, жаль только, чтоноги подгуляли, стою как на лыжах, ношу тридцать девятый летом, а зимние сапогивообще сорокового размера.

Юра расхохотался. Я вырвала свою руку, вечносо мной так. Начинаю смущаться и несу чушь, даже обидно. И вообще, дама в моемвозрасте должна спокойно выслушивать комплименты. Я же, как подросток,моментально начинаю краснеть и глупо хихикать, просто отвратительно. Вот и Юраначал потешаться, а ведь я ему явно нравлюсь, между прочим, я тоже нахожу егоне противным, скорей даже приятным.

– А ведь у меня к тебе дело. – Онстал неожиданно серьезным.

– Какое? Если предложишь написать всоавторстве роман, то зря, я совершенно лишена фантазии.

– Между прочим, душа моя, тыугадала, – спокойно произнес он, вытаскивая сигареты, – именно роман,и именно вместе.

– Ну и чушь!

– Вовсе нет. Слушай внимательно. Последниевещи Малькова распродавались, честно говоря, плохо. Теперь Андрей умер. Виздательстве считали, что читатели все-таки клюнут на раскрученное имя, ивыпустили еще две книги под старым псевдонимом. Но, увы, никакого коммерческогоуспеха. И я решил: хватит, пора избавляться от Андрея Малькова. Умер и умер,похоронили да забыли. Буду теперь писать под другим псевдонимом, другие вещи.Меньше крови, изживу порнуху, введу динамичный сюжет, напряженное действие.Чтобы на каждых десяти страницах что-нибудь происходило…

– Как у Кондрата Разумова, – влезлая.

Юра поднял глаза:

– Именно, Кондрат великолепно писал.Кстати, ты не знаешь, остались ли после его смерти готовые работы?

– Лена говорила о двенадцати романах, нов компьютере с пометкой «новый» нашлось только восемь.

– Можешь показать?

– Зачем?

– Потом объясню.

– Конечно, пошли.

Мы отправились в кабинет, и Юра, тихоньконапевая, принялся изучать содержимое файлов. Прошло примерно полчаса. Наконецгость щелкнул мышкой и, глядя на потухший экран, сообщил:

– Лена не обманывала. Рукописей и впрямьдвенадцать, только четыре недописаны, ну да не беда, доделаем.

– Зачем?

Юра похлопал рукой по компьютеру:

– Вот здесь, Евочка, лежит наше с тобойсостояние.

– Не понимаю…

– Об этих вещах никто не знает?

– Наверное, лишь Лена.

– Да забудь про Ленку, – вскипелЮра, – с ней все кончено. Убила мужа и получит по заслугам, лет десять,может, пятнадцать, если судья уж очень обозлится. А тут – сокровище.

– Все равно не понимаю!

– Евочка, – проникновенно зашелестелГрызлов, – у меня в мире книгоиздателей отличная слава. Если я принесуновый роман, в другом, чем раньше, ключе, то его выпустят обязательно.

– Ну и неси, а при чем здесь этирукописи?

Он тяжело вздохнул:

– Ева, душенька, когда Лена, законнаянаследница неопубликованных детективов Разумова, выйдет на свободу, имяКондрата будет прочно забыто читателями. Ни один издатель не захочетсвязываться с ней.

– Почему?

– Бесперспективно. Писатель умер,читатель его похоронил, новая поросль поднимается. Так что денег ей не заработать,а мы выпустим все и, конечно, оставим Ленке часть гонорара. Будет у неекопеечка, если на зоне не удавят.

– Ты хочешь сказать…

– Умница, сообразила. Издадим книги подмоим новым псевдонимом, допустим Григорий Юров. Неплохо звучит, а? Восемьготовых вещей, а четыре я поправлю, допишу… Отличная идея!

Я удрученно молчала. Грызлов истолковал моемолчание по-своему и быстро добавил:

– Естественно, деньги поделим на тричасти – тебе, мне и Лене. Нам побольше, ей чуть поменьше.