— Ну что? Зачем мы влезли в этот, черт побери, детектив?

— Она говорит, что фотографий не выбрасывала, да? Кто тогдавыбросил?

— Маша, — стараясь быть терпеливым, сказал Родионов, — еслиона не выбрасывала, значит, выбросил кто-то другой. По-моему, это очевидно.

Но Маша Вепренцева его не слушала.

— Она сказала, будто его родители были очень счастливы, чтоСтас собирается на ней жениться, и даже готовили им свадьбу и медовый месяц.

— Ну и что?

Маша посмотрела в сторону, где между деревьями черный дроздбоком скакал по зеленой траве, примериваясь склевать бабочку.

— А то, что этого быть не может.

— Почему?!

— Она совсем не пара сыну будущего президента, ДмитрийАндреевич, неужели вы не понимаете?! Вы же такой… проницательный! Ну, господи,Дмитрий Андреевич! Она хорошенькая, молоденькая, волосы до попы, белые. Глазабольшие, голубые. У нее в Днепропетровске папка, и он ей приказал без штампа впаспорте не являться!

— Ну и что такого?

— Дмитрий Андреевич, это странно. Ну, правда, странно. Онаговорит, что его родители ей телефон подарили и деньги и мечтали, чтобы сыночекна ней женился, но его родители богатые и влиятельные люди! Как они моглимечтать, чтобы их сын женился на хорошенькой бедной дурехе?!

Родионов подумал некоторое время.

— Хорошо, а если ей просто казалось, что они мечтают?

— Не могло ей ничего такого казаться! Ну как же вы непонимаете?! Все девушки в мире моментально понимают, возражают родителилюбимого или не возражают против женитьбы! Ладно бы все было наоборот — онабогатая наследница, а он мальчик с помойки. Тогда его родителям нужно было быделать вид, что они ее обожают, даже если бы она им не нравилась! А в этомслучае зачем?! Я не понимаю.

Родионов помолчал.

— По-моему, ты слишком большое значение придаешь этомувопросу.

Маша пожала плечами.

— Не знаю. Просто мне странно. И чем дальше, чем страннее.

В пиджаке ей было жарко и уже не хотелось никуда идти, ноона шла — просто чтобы побыть с ним вдвоем.

Когда они вернутся в дом, нечего будет даже и думать о том,чтобы побыть вдвоем, и придется продолжать затеянное расследование, и разговариватьс Весником, выяснять, кто он, друг или враг, и снова отвечать на вопросы, ичувствовать себя под подозрением — не самое приятное ощущение!

— Надо поговорить с Надеждой, — сама себе сказала Маша. —Может, она объяснит, почему им с мужем так хотелось, чтобы сыночек женилсянепременно на этой Олесе, а не на какой-нибудь другой.

— Ты что? — спросил Родионов довольно холодно. — С умасошла? У нее мужа только что прикончили. Двадцать семь ножевых ранений! А тысобираешься у нее спрашивать, почему ей хотелось, чтобы сын женился?! Инепременно на этой, а не на другой?

— Да, — покаялась Маша. — Просто мне все кажется, что этороман, Дмитрий Андреевич. Роман, а никакая не жизнь.

— Зря тебе кажется, — сказал Родионов. — Я таких глупыхроманов не пишу никогда.

— Это вы верно подметили, Дмитрий Андреевич.

Сосны расступались, выходили на простор, хотя никакогопростора еще не открывалось, но чувствовалось, что он вот-вот откроется.

Маша покосилась на своего спутника и вдруг решила, чтосейчас возьмет его за руку. Как в десятом классе.

Впрочем, в десятом классе она ни с кем не ходила за ручку.Никто особенной готовности не выражал, и она тоже не слишком старалась. А потомдети, работа, зарплата, короткие глупые романы, когда непременно нужно тащитьсяк любимому в Бирюлево Восточное и ночевать в съемной неуютной грязной квартиркес разномастными выцветшими обоями, хозяйским шкапчиком на кухне с одной раздвижнойдверцей — вторая куда-то подевалась, а за дверцей щербатые чашки, тусклыеблюдца и непременно граненый стакан, задвинутый в угол. Одеяло и подушка пахнут«чужим», в ванной на веревке висят носки, которые обязательно оказываются передтвоим носом, когда принимаешь душ, фена нет, и его нужно везти с собой в сумке,зато есть «крем после бритья для чувствительной и нежной кожи» в мятом тюбике.Почему все до одного мужики уверены, что у них «чувствительная и нежная кожа»,так и осталось для Маши загадкой.

Больше того, устроившись к Родионову на службу и обнаружив,что работа у него находится там же, где и дом, Маша Вепренцева потихонькупробралась в хозяйскую ванную и изучила там все тюбики и пузырьки. Шеф в своихпарфюмерных пристрастиях оказался удручающе однообразен. Все тюбики и пузырькиу него были одной фирмы, вполне французской и вполне душистой, стояли в ряд навычищенной до зеркального блеска полочке, носков нигде не наблюдалось, зато былфен, вделанный в специальную стенную нишу. Бедная Маша попыталась прочитать натюбиках что-то вроде «для чувствительной и нежной кожи», но по-французски онане понимала ни слова и даже обрадовалась этому. Вот и хорошо, что не понимает,разочароваться в Родионове она не могла себе позволить.

Сейчас она возьмет его за руку, и хоть две минуты они будутпохожи на влюбленных, прогуливающихся по зеленеющему майскому лесочку.

Маша покосилась на его руку, которая ни о чем неподозревала, потом проделала своей некие пассы и как будто случайно наткнуласьна ту.

Родионов поднял свою ладонь, на которой лежала Машина рука,и покачал из стороны в сторону.

— Ты что? Хотела что-то сказать?

Момент был испорчен.

Маша не отвечала, и Родионов осторожно вытащил из ее рукисвои пальцы.

Момент былиспорчен окончательно.

Тот поцелуй ничего не значил. Совсем ничего. Просто у негобыло такое настроение, и она оказалась ближе всех к нему именно в тот момент,когда у него грянуло это самое настроение!

Маша независимо смотрела в сторону.

— Я не люблю, когда меня трогают, — помолчав, сказалРодионов. — Ты же знаешь.

— Знаю, но я ничего не имела в виду! — это она постараласьсказать с возмущением и соврала. Она-то как раз все на свете имела в виду. — Я…просто так.

— Я не люблю, когда меня трогают, — повторил он с нажимом, —и ты это отлично знаешь! Тем более ты меня взяла… как маленькая девочка, запалец!

— Ну и что?

— Ни… ничего, но я это не люблю!…

— У вас тактильная недостаточность, — пробормотала Маша. —Ярко выраженная.

— Нет у меня никакой недостаточности!

Препираясь, они вышли на лужайку, за которой был асфальт инесколько машин дремали в тени. За стоянкой показался забор — глухой, высокий,до небес, не забор, а крепостное сооружение.