Когда в доме происходит убийство, считается, что никтоничего не может есть, потому что «кусок не лезет в горло». Если лезет, то этосвидетельствует о душевной черствости либо о причастности к кошмарномупреступлению.

— Как я люблю май, — пробормотал рядом Родионов и потянулся,закинув руки за голову, потом охнул и перестал тянуться. — Лето впереди, и всетакое!… В Турцию поедем отдыхать?

— Когда, Дмитрий Андреевич?

— В августе, наверное. Я как раз книжку сдам.

— Как?! — тяжело поразилась бедная Маша, за два днясовершенно отвыкшая от своих секретарских обязанностей. — Как в августе?!Марков с ума сойдет! Он ждет ее самое большее недели через две, а никак не вавгусте!

Родионов засмеялся — так горячо она вступила в дело!

— Нет, не эту! Следующую.

— За три месяца не успеете, Дмитрий Андреевич.

— Успею.

— Не успеете. Пообещаете и не сдадите, а мне ВалентинПетрович голову снимет!

— Ничего, он снимет, я приставлю. Подумаешь, твоя голова!Все-таки не моя!

Иногда он шутил именно так, и Маша пропускала такие егошутки мимо ушей.

За спиной послышались шаги, и появилась Мирослава. У нее былозабоченный вид — может, «чоловик» вместо «горилки з пэрцем» хватил керосину?…

— Доброго вам дня! Через час второй завтрак, так шо ласкавопросимо на каву з булкамы!

— Спасибо, Мирослава Макаровна!

— Встретите Олесю, передайте ей, что Стас ее ищет, бедныймальчик, потерявший отца! Ему нужна ее поддержка, а она куда-то запропаласовсем! И про завтрак ей скажите, будьте ласкавы!

Сейчас она напоминала удрученную деревенскую тетку в своемнелепо-нарядном костюме, с платком, засунутым за обшлаг рукава, и ничегодемонического не было в ней, и нельзя было даже подумать, что это именно онавчера никак не могла решить, стоит ли Машу сажать вместе со всеми за стол, «бо»она прислуга.

— Хорошо, Мирослава Макаровна!

— А город ведь так и не посмотрим, — проводив ее глазами,сказала Маша. — Сказочный город. Волшебный. Одна Андреевская церковь чегостоит. Или дом с химерами, который Городецкий построил!

— Кто такой Городецкий?

— Знаменитый киевский архитектор! — Кажется, она едваудержалась, чтобы не добавить «темнота» или что-то в этом роде. — Он построил вКиеве несколько домов, и этот самый знаменитый, с мордами, хоботами, горгульямии прочим. И еще я хотела в квартал за Театром Ивана Франко. Там как в Париже, икаштаны цветут, наверное!

— Я привезу тебя в Киев, — вдруг пообещал Родионов. — Будемтри дня гулять и больше ничего не станем делать. Я даже роман писать не буду.Договорились?

Маша Вепренцева сбоку посмотрела на своего работодателя.

Что она могла ему ответить?

Да, договорились? Вези меня в Киев, гуляй со мной по улицам,пей со мной кофе в маленькой французской кофейне за углом улицы МихаилаГрушевского? Нет, не договорились? Потому что вам-то ничего не будет, а я,может быть, после всего этого просто-напросто умру, когда позвонит вашаочередная девушка и вы станете с ней разговаривать обыкновенным голосом, апотом возьмете машину и уедете на свидание? А мне нельзя умирать, у меня детималенькие!

— Пойдемте погуляем, — вдруг предложила она. Просто так,потому что ей больше не хотелось думать, а хотелось погулять с ним по солнышку.— До стоянки и обратно. Это, между прочим, не так уж и близко.

Он покивал, соглашаясь, и они пошли в обход, чтобы не лезтьчерез кусты, как Маша вчера, когда ее то и дело за этим занятием заставалиразные люди.

Она шла и думала — что же здесь все-таки произошло? Что?

Не похоже на политическую драму или на то, что с кандидатомв президенты разделались конкуренты, хотяу Маши Вепренцевой не было никакогоопыта по части разборок между политиками самого высокого ранга.

Она не видела Головко живым, а мертвым он был чудовищен — изнего вытекло слишком много крови, и он был весь словно пустой, и это было оченьстрашно. Маша понятия не имела, что должна чувствовать его жена, а ведь онавидела его! За ней прибежали, когда труп нашли, и она видела!

Родионов рядом пробормотал:

— Красота! — и закурил.

Сигаретный дым, какой-то очень московский, офисный, зимний,что ли, моментально заглушил запах травы, цветов и близкой воды, «Днипро»-тосовсем рядом, в другой стороне, под обрывом.

Кажется, здесь это называется круча. Или круча — это что-тосовсем другое?

Маша помахала перед носом рукой, разгоняя дым.

Весник непонятно разговаривал по телефону.

Лида Поклонная непонятно о чем разговаривала в кустах соСтасом Головко.

Олеся неизвестно из-за чего поссорилась с ним.

Неизвестно кто и неизвестно зачем порвал и выбросилфотографию того же Стаса на диване — в куртуазной обстановке и при халате! Чтотам было такого, из-за чего следовало рвать эту самую фотографию?!

Неизвестно кто пригласил на дачу Веселовского — каждый разнепонятное происходит с разными людьми, и имеет ли это значение? Или никакогоне имеет?

А нож, странные разговоры, неестественный Лидин страх, что остатье в газете с голыми тетками на обложке узнает ее муж? Или величайший актерсовременности привык доверять именно таким газетам? С тетками?

Они шли по дорожке, молчали и думали каждый о своем, пока незаметили в кустах фуражку с высокой тульей. Похоже, что милиционер с лужайкипереместился в кусты.

Родионов приостановился.

— Как ты думаешь, он ведет оттуда наблюдение?

Маша зашикала на Родионова, потому что, как только он сказалпро наблюдение, фуражка пришла в движение. Видно было только ее; голову, накоторой она сидела, было совершенно не видно.

Фуражка двигалась над кустами, и когда они повернули, сталопонятно, за кем ведется наблюдение.

Возле бассейна в шезлонге лежала Олеся, длинноногая,загорелая, гладкая, почему-то показавшаяся Маше похожей на флейту.

У соседа Боречки была флейта, и именно такая, темногодерева, легкая, тоненькая, в бархатном футляре. Маша никогда не слышала, чтобыБоречка на ней играл, но иногда вынимал ее и показывал соседским девчонкам.Потом он уехал в Израиль и, по слухам, очень успешно торговал там машинами.

Олеся лежала, скрестив безупречные ноги, и была почти голой— острые загорелые грудки торчали, и она как-то выпячивала их, чтобы торчалиеще больше.