и нескольких минут, он потух и повесил голову.

– Ты что это раскис? – удивился Нащокин. – Или боишься?

– Боюсь, не боюсь, а… призадумаешься… – вздохнул гость. – Несчастливы мы что-то, Пушкины, в этих делах… Взять хотя бы нашу пушкинскую линию. Прадед мой, Александр Петрович, женился на дочери графа Головина. Но вскоре заболел сумасшествием, в припадке бешенства зарезал свою беременную жену, а потом и сам умер от горя. Дед мой тоже был человек пылкий, и не только, но и жестокий. Первая его жена умерла заключенной в домашней тюрьме за якобы измену с домашним учителем французского, которого он сам повесил во дворе своего дома. Второй женой у него была Чичерина. По пути в гости, куда он потребовал от нее ехать вместе с ним, у нее прямо в санях начались схватки. В санях она и родила моего отца… А возьми линию Ганнибалов, материнскую линию… Тебе ведь известно, что прадед мой, сын князя Абиссинского, восьми лет от роду был отвезен, как заложник, в Константинополь, а оттуда уже в Россию. Так он, в конце концов, попал к Петру. Ты эту историю тоже знаешь. После смерти Петра он попал в немилость и был сослан в Сибирь с дурацким поручением измерить китайскую стену. Елизавета его вернула обратно, после того как он обратился к ней с письмом: «Помяни мя, егда приидеши во царствие твое…» Семейная жизнь его была так же несчастлива, как и Пушкиных. Красавица гречанка, первая жена арапа, родила ему белую дочь. Жену он отправил за это в монастырь, а дочь, Поликсену, любил, дал хорошее образование, но на глаза к себе не допускал. Дед мой, Осип Абрамович, настоящее имя Януарий, женился на шведке, которая часто сетовала: «Шорни шорт телаить мне шорна репьят и дает им шертовск имья…» И хотя характер деда был африканский, но легкомыслие – русское. Чтоб жениться на другой, он подделал документы. Шведка пожаловалась царице, и брак был признан недействительным, деда отправили служить на черноморский флот. Тридцать лет они жили порознь, но после смерти лежат рядом в Святогорском монастыре…

Как видишь, пример предков научает меня некоторой осторожности… Но что там говорить!.. Словами ничего не поможешь… Спой мне что-нибудь на счастье, Таня, – вдруг проговорил он. – Слышала, я женюсь?..

– Как не слышать? Слышала, – гортанным, цыганским говорком своим отвечала та. – Дай вам бог счастья, Александр Сергеич!

И она чуть дрогнула губами: у нее самой был «предмет», и крепко они один другого любили; но приехала из деревни жена-разлучница и увезла его… Таня очень тосковала по нему. И по-цыгански захотелось и ей вылить-выплакать горе в песне…

Оля протянула ей звонкую, изукрашенную пестрыми лентами гитару. Перебирая струны, Таня подумала и вдруг грудным, теплым голосом с характерным цыганским подвывом запела старую застольную песню:

Матушка, что во поле пыльно?

И спохватилась: не следовало бы петь ему эту песню теперь, не к добру она считается!.. Но и оборвать было уже неловко… И под рокот и стоны гитары Таня еще теплее, еще задушевнее продолжала:

Сударыня, что во поле пыльно?

Дитятко, кони разыгрались,

Свет мое милое, кони разыгрались…

Грустно лилась старая песня и бередила души… И вдруг Пушкин обеими руками схватился за свою кудрявую голову и – затрясся. Нащокин сорвался с дивана и бросился к другу.

– Что с тобой, Пушкин? А?.. Пушкин… Но говори же!..

– Всю душу она мне этой песней перевернула, – воскликнул Пушкин, поднимая к ним мокрое лицо. – Какая тоска!.. Нет, не быть добру… Но, когда вино откупорено, его надо пить, хотя бы только для того, чтобы покончить с этим проклятым висеньем в воздухе…

– Это я все, дура, наделала, – сумрачно сказала Таня. – Ты не сердись, милый Александр Сергеич… Я думала угодить тебе…

– Что ты, Таня?.. Спасибо тебе от всего сердца… Напротив… Это просто… так… нагорело много… Ну, ничего. Завтра у меня мальчишник, Воиныч, смотри, приезжай!..

– Ну, разумеется…

– А теперь прощайте! – взволнованно сказал он, вставая, в голосе его что-то тепло дрогнуло, и с печальной усмешкой он прибавил: – Не поминайте лихом!

Обе цыганки нахмурились и замахали на него руками.

– Ай, какой ты… несообразный!.. Что ты, помирать, что ли, собираешься?.. Нехорошо! Вот ни за что не пошла бы я за тебя замуж!..

Он невесело засмеялся, блеснул белыми зубами в сумерках и торопливо вышел вон… И около саней задумался. На смуглом, потухшем лице была борьба.

– К Старому Вознесенью!.. – коротко бросил он кучеру. Сани с характерным весенним рычаньем на ухабах понеслись вдоль Тверского бульвара… Задыхаясь, он вбежал в переднюю.

– Наталья Николаевна?

– Пожалуйте, сударь, дома-с… – улыбнулся лакей. – Наталья Ивановна с барышнями выехали, а они дома…

Она, заслышав шум в передней и догадавшись, что это он, уже шла темным залом ему навстречу. Он схватил ее за обе руки:

– Натали, я только на минуту… – затрепетал его голос. – Слушай, пока не поздно… Может быть, нам лучше разойтись… А? Подумайте еще раз…

И он крепко сжал ее руки…

Натали – она была головой выше его, и это обоих угнетало – сперва вздрогнула, а потом молча повесила свою прекрасную голову… И в ее сердце тоже было противление против этого решения судьбы: не любила она его! Но другого ничего в виду не было. А жить в этом доме, среди этих фаворитов несчастной матери, видеть ее пьяной, в этой ужасной бедности – нет, ни за что!.. За последние месяцы она пережила много. Она была недалека и потому не мыслью, а по-женски, как-то всем нутром, поняла многое. Ее переполняла гордость, что на нее заглядываются мужчины. Из всего их обхождения с ней она узнала, что она владеет сокровищами, за обладание которыми эти сумасшедшие готовы на все. Но тут же потихоньку, полегоньку узнала, что сокровищами этими обладает не только она одна, что желающих занять первые места