ей открыта, и она тупо изумлялась: только-то?! Но какая же это, в сущности, гадость!.. А они так и липнут… И, боже мой!..

Точно кто-то страшный дохнул на нее холодом, и она вся до мозга костей содрогнулась, сгорбилась еще более жалко и – заплакала…

Вдали, за стеной, глухо шумели веселые мужские голоса…

Молодые до мая жили в Москве. Обвеянный торжеством совершившегося, Пушкин, как дитя, беспечно радовался своей победе. Все, казалось, так изумительно желанно сложилось, что придумать лучшего было невозможно. Даже предвесеннее солнце ласково светило улыбнувшейся жизни.

Пушкин после досвадебных волнений и дурных предчувствий теперь ощущал себя переродившимся и обновленным. Ему мнилось, что он перешел, перебрался через опасный мост бурной реки прошлого, оставив позади мрачный неприютный берег, чтобы здесь, на берегу счастья, вздохнуть освежающим воздухом победителя.

Пушкин стал семьянином, и каждая мысль его теперь была насыщена заботой, как сохранить свою пристань покоя и счастья. «Все равно, – думал он, – лучшего не будет, лишь бы нынешнее не изменилось…»

В письме Плетневу он признается: «…Я женат – и счастлив. Одно желание мое, чтобы ничего в жизни моей не изменилось – лучшего не дождусь. Это состояние для меня так ново, что, кажется, я переродился…»

Ему казалось, что теперь он сумеет развернуть необъятные силы своего дара, силы потрясения, чтобы властью искусства поднять, озарить смысл человеческого существования.

Так вот понимал поэт свое расцветающее состояние счастливца.

Так думал и так ошибался поэт…

Молодая чета весело проводит время, посещая друзей, знакомых, театры и маскарады, балы, устраивает прием гостей в своей квартире.

Но проза жизни быстро дает о себе знать. Деньги, вырученные за имение, быстро закончились. К тому же к Наталье Ивановне снова пришла мысль, что продешевила она Наташей, с ее красотой! Вернуть деньги, которые он одолжил теще, не удалось. Вести разговор на эту тему она не пожелала вовсе. Чтобы иметь хоть какие деньги, пришлось заложить фамильные бриллианты и изумруды, которые достались Натали как часть приданого.

Жизнь поэта в Москве стала тягостна, и они решают уехать в Петербург…

На Арбате, в квартире Пушкина, звенел хмельной, веселый шум гостей, отмечавших отъезд четы Пушкиных в Петербург. Среди гостей были: Нащокин, Вяземский, Соболевский, Погодин, Баратынский, Шевырев, Языков, семья Гончаровых.

Молодая хозяйка, шурша роскошным розово-золотистым шелковым платьем, витала среди гостей, как утреннее облако на заре.

Пушкин, обнимая Нащокина и глядя несколько потухшим взором на надутую тещу, под общий гул говорил другу на ухо:

– Нет, ты посмотри на мою страшную тещу. Убийственная дрянь. От нее не только в Петербург надо бежать, а куда-нибудь подальше… в Австралию. Ты пойми, она учит мою жену, как ей следует обращаться со мной – как с дураком. Каково? И называет меня скрягой за то, что я надавал ей деньжищ, двадцать одну тысячу. Теперь – пойди, получи шиш еловый. Пойми, ведь я из-за этой проклятой дуры имение свое заложил за сорок тысяч. Сразу в долги, как в болото, влез… Ну, там мне будет легче, – утешал себя Пушкин, – там займусь экономией. Будем жить тихо и скромно. Буду писать в уединении, а Наташу заставлю читать книги, а то ведь она так благородно воспитана матерью, что, например, моих сочинений в глаза не видела. Впрочем, это вздор. Наташа – чудесный ребенок, прекрасная душа, чистое, нежное сердце. Я люблю ее еще больше… Сам займусь ее перевоспитанием, и все будет превосходно. Увидишь…

Зычно заорал Соболевский, произнося экспромт:

Слушайте, гости.

Я пью с досады и злости:

Оставляя друзей, дураков и дур,

Пушкин уезжает в Петербург.

– Ура! Браво! – кричали гости с хохотом.

Наталья Ивановна с презрением посмотрела на Соболевского и на всех друзей своего зятя, возмущенно вышла из-за стола в другую комнату, показав злыми глазами Натали:

– Наташа, иди сюда.

– Что, маменька?

– Я не понимаю, – негодовала теща, – как ты можешь позволять своему мужу, чтобы его совершенно невоспитанные друзья говорили вслух подобные вещи. Это же неприлично. Здесь, надеюсь, не кабак.

– Но ведь Соболевский шутит, маменька, – успокаивала дочь.

– Ты просто ничего не понимаешь, – сердилась Наталья Ивановна.

Из столовой кричали голоса:

– Наталья Николаевна! Хозяйка! Где вы?..

Звучали тосты. С чарой поднялся Погодин:

– В народе живет поговорка; «Женишься – переменишься». А в народных поговорках живет мудрость житейского опыта. Мы знали и любили Пушкина холостого как гениального, доброго, светлого товарища, преданного высоким общественным идеалам. Такого, нашего Пушкина мы желаем любить и женатым…

С чарой поднялся Вяземский:

– Что скрывать – женитьба нашего Пушкина – решительный шаг в неизвестность… Но слушай, Пушкин: уезжая, ты должен дать нам торжественное слово, что всю силу своего громадного счастья ты отдашь литературе, где ты по праву один стоишь на ее вершине. Мы будем ждать от тебя не только семейного многочисленного потомства, но и литературного изобилия…

– Браво! – хлопали друзья.

Чару подняла супруга Вяземского, Вера Федоровна:

– Как женщина, я обращаюсь к вам, Наталья Николаевна, с пожеланиями от всего сердца, чтобы вы так же горячо полюбили мужа, как он любит вас. И главное, чтобы вы взяли на себя, как любящая жена, все скучные, но необходимые домашние заботы ради покоя вашего замечательного, гениального друга жизни. Я верю, что вы будете прелестной супругой Пушкина. Его поэзия и ваша красота – вечный праздник.

– Ура! Браво! – шумели гости.

Чару поднял Баратынский:

– Друг, поэт! И наша дорогая хозяйка, Наталья Николаевна! Пусть ваша дорога будет усыпана лаврами успеха и благоденствия. Пусть ничто в мире не нарушит вашего семейного очага. А наше дело – быть только свидетелями вашего чудесного торжества…

Вскочил Соболевский с очередным экспромтом:

Наша жизнь – всегда изменница, —