Управляющего Елизара Ильича Гребешкова, дальнегородственника своего, он время от времени в остолбенение ввергал требованиями –втрое, вчетверо увеличить штат дворни, ибо ему непременно понадобились неодин-два лакея, а камердинер, дворецкий, чтец (граф уверял, будто слаб глазами,а на самом деле был просто малограмотен и ленив до безобразия), лекарь,брадобрей и парикмахер вместо самодеятельного цирюльника Фили, гардеробщик, обувщик…Кухне, по мнению барина, заразившегося от императора неистребимою страстью ковсему прусскому, требовались, как во всяком приличном немецком доме,келлермейстер (начальник винного погреба), мундкох (начальник плиты),братмейстер (заведующий жарением мяса), шлахтер (главный при варке супов) ипрочие кухеншрейберы, исполнявшие второстепенные поварские должности. Привыезде графа должны были сопровождать министр (в его ранг предстояло бытьвозведену самому Елизару Ильичу), вице-министры (старшие приказчики),герольдмейстеры и церемониймейстеры (придворная свита графа), мундшенки,обершенки и кофишенки, переименованные из старост, сотских и десятских,гайдуки, казачки, арапы, карлы, скороходы и прочая, и прочая, и прочая.Требовалось также несметное число новой женской прислуги: портних, белошвеек,кружевниц, прядильщиц, вязальщиц…

Елизару Ильичу и без барских причуд хлопот хватало. Ведь,подобно пчелам, крестьяне то и дело несли на двор господский муку, крупу, овеси прочее жито; стяги говяжьи, туши свиные и бараньи; домашних и диких птиц;коровье масло; лукошки яиц; соты или кадки чистых медов; концы холстов, сверткисукон домашних – и все это надлежало учесть, сохранить, приготовить впрок…Управляющий следил и за работами на селе, и за гончарными мастерскими, и закирпичным заводиком, и за домом. Однако он был человеком деликатным,застенчивым и крайне пугливым, с трепетом встречал всякое указание барина,какой бы нелепостью оно ни оказалось. Опуская глаза и переминаясь, Елизар Ильичвсе же решился убедить его, что всякое увеличение дворни болезненно длятружеников, ибо к их оброку добавляются подушные деньги и другие поборы задворню, а крестьянам и так передохнуть некогда. Конечно, всех крепостных можнозачислить в дворовые, но тогда просто некому будет крестьянствовать!

Тем же доводом ему слегка удалось утихомирить графа, порешившегобольшую часть крестьян отдавать на сторону – внаем за деньги. А то вдруг куправляющему являлся повар и со слезами признавался, что хозяйство и кухняведутся столь скупо, что он вынужден, чтобы избежать плетей, прибавлять своиденьги (родители ему отдают все, что выручают от горшечного промысла, оставляясебе только на подати), когда закупает для графского стола пряности, чай икофе. Стоило Елизару Ильичу выпросить увеличения столовых денег, ВалерьянДемьянович затребовал отчет: сколь часто мужики новые лапти плетут. Если взимнюю пору дней десять пару носят, то в рабочую, летнюю, и в четыре дняистаптывают, – таким образом, в год до пятидесяти пар доходит! Узнавши сие,барин назвал всех своих крестьян ворами и грабителями его лесов, с которыхбеззастенчиво липовое лыко на лапти дерут, и повелел увеличить срок их носкивдвое…

Никому не было покоя от Строилова. Да и сама Елизавета жиланынешним днем, от одной ссоры с мужем из-за ничего до другой. Хотя графоткровенно пренебрегал ею и, не скрываясь, посещал ночами кузину, Аннетапочему-то взяла за правило, словно именно Елизавета пренебрегала супружескимдолгом, во всеуслышание поучать ее нестерпимо длинными сентенциями,проникнутыми таким лицемерием и глупостью, что стоило невероятных усилийсдерживаться, сидя по утрам в столовой под наглыми взглядами прислуги и мрачнымвзором мужа, и слушать что-нибудь вроде:

– Не привыкай делать отказы мужу, а скорей и во всемсоглашайся с ним: он не станет требовать того, чего бы ты сделать не смогла.Самим твоим послушанием и повиновением ты выиграешь его любовь к себе. Главнаятвоя обязанность в том, чтобы без его воли ничего не предпринимать!

И так далее. И опять, и снова. И все о том же…

Елизавета ли не была покорною?! Она ли не сносила безропотновсе, с первой минуты внезапного венчания до самого последнего унижения,перенесенного по пути в Любавино? Так почему же ни в чьем лице (кроме пугливогоЕлизара Ильича) не находила она сочувствия? И даже Северьян, лакей графский,лучше других осведомленный о похождениях Строилова и потому особенно наглый,держал себя так, словно не граф блудил, а графиня от живого мужа завела себедушеньку. И частенько до Елизаветы долетал его шепот, словно бы ни о ком иникуда, словно бы в сторону:

– В старое-то время мужья таких жен и бивали, и за волосьяпривязывали!..

С удивлением и обидою видела она, что крепостные люди ее нелюбят, хотя ни словом, ни взглядом она никого не обидела, никому не причиниланикакого зла. Елизавета как-то услышала печальный отзыв о графе: «Он, может, иумный господин, и у государя в чести, однако скольких девок омерзил, лишил ихнепорочности!» Да, Валерьян одною Аннетою не ограничивался. Ни одной юбки непропускал в доме (за исключением жениной), на деревню по свадьбам хаживал,вовсю пользуясь правом первой ночи. Но у подобострастной дворни скорее нашла быодобрение любая гнусность «своих», «хозяев», графа и его кузины, чемдоброжелательство и благородство «чужой», «приблудной». А что хуже всего – «изпростых»… Это обвинение было самым нелепым: осуждал-то ее кто?!

Елизавета, к несчастью, была из тех, кого самый глупый изглупцов насквозь видит.

Да, она положила для себя каждодневным заветом молчаливуюпокорность. Однако ни для кого не было тайною, что покорность сия чистовнешняя; и весь облик этой странной, тихой, настороженной графини как быговорил: «Я вся во власти вашей, что вам угодно, то и делайте, однако вывластны над телом моим, а не над душою. Господь поможет мне соблюсти ее отпоругания!» Эта ее горделивая замкнутость оскорбляла и злила графа, его кузинуи их лизоблюдов даже более, чем явное неповиновение.

* * *

Елизар Ильич был единственным существом, приятным исимпатичным Елизавете, и во многом сближала их именно любовь к дому, которыйбыл ей мил всем, даже запахом желтых вощеных свечей, даже тем, что по некоторымкомнатам в нем сидели в клетках петухи «для отогнания домового».

И сейчас, торопливо идя через заснеженный сад к черному ходуи зная, что ее лицо еще хранит отпечаток радости после возни с собаками наобрыве, Елизавета не скрывала этого, потому что на крыльце ее ждал ЕлизарИльич. Но он впервые не улыбнулся в ответ на ее улыбку, глядел на неерасширенными, испуганными глазами.

– Беда, ваше сиятельство, – пробормотал Гребешков (он одинее так называл!). – Беда будет!

– Что случилось? – встревожилась Елизавета.

Управляющий покачал головой:

– Граф велел наказать мирского челобитчика!