– Ты труслив, Валерьян, труслив и глуп! – прошипела она стаким презрением, что граф вскочил и стал перед нею, словно ослушавшийся лакей.– Я смирилась с твоей дурацкой придумкою и терпеливо выслушала все, начиная отваших любовных стонов и кончая отповедью, которую она тебе задала. Наследницапрестола?! Как бы не так! Будь она ею, дала бы тебе согласие, приняла бы твоюпомощь. Никто не отказывается от власти и богатства! Но она всего лишь воровка,воровка или убийца, браком с которой императрица пожелала тебе за что-тоотомстить! Уж не знаю за что. Ты весь вечер метал бисер перед свиньями, да ещеи днем вынудил разыграть эту нелепую ссору, когда мы могли гораздо лучшепровести время.

Анна Яковлевна турнула с кровати Елизавету, будто кошку,потом по-хозяйски расправила скомканные простыни, кулаком взбила подушки,отряхнула нога об ногу босые ступни, юркнула под одеяло и, уютно позевывая,пробормотала, нарочно подделываясь под простонародный говор:

– Что ж ты, Валерьянушка, медлишь? Али вдругорядь решилсяженушку приголубить? А то, может, и я сгожусь?

Елизавета остолбенела от этой наглости.

Анна же Яковлевна, притворство сбросив, резко села ивизгливо прокричала:

– Не то решил послушаться сей шлюхи каторжной иотцом-милостивцем смердам своим содеяться? Прямо сейчас и начнешь жизнь иную,праведную? – Ее так и трясло от ревности и злобы.

Елизавета, как ни была потрясена, мимолетно пожалела Аннету,вынужденную наблюдать, как ее любовник ложится в постель с другой даже не длятого, чтобы утолить внезапный голод плоти, а для утешения больного тщеславия!..Додумать она не успела. Валерьян, вконец разъяренный Аннетою, сорвался с местаи вытолкал жену из комнаты.

Она ухватилась за перила, чтобы не скатиться с лестницы;однако Строилов новым тычком, таким болезненным, что Елизавета не сдержалакрика, отправил ее вниз по ступеням; и она растянулась у подножия лестницы,едва переводя дух и не веря, что руки-ноги целы. Думала, этим графудовольствуется, но он коршуном слетел сверху и кинулся на нее с кулаками, давнаконец волю своему пылкому и жестокому норову. Схватив Елизавету за косу,подтащил ее к дверям и так ударил под бока, что у нее и голосу недосталокричать.

Елизавета вдруг ощутила лютый холод и жгучее прикосновениечего-то ледяного к полуобнаженному телу. И не сразу осознала, что лежит всугробе у крыльца, а дверь в дом с грохотом захлопнулась.

* * *

Елизавета о боли теперь и не думала, главное было незамерзнуть. Опрометью кинулась вокруг дома к черному крыльцу, но и тут сенибыли заперты. Она приникла к окнам, застучала кулаками в рамы, затрясла двери.Мороз тер кожу ледяным напильником, стискивал тело будто клещами. Слезызамерзали на щеках. И остатки надежды на милость судьбы, всегда выносившей еена руках своих из предсмертных бездн, тоже замерзли в душе Елизаветы, потомучто дом оставался безмолвен. Глаза ее, отчаянно озиравшие округу, вдругнаткнулись на нечто столь ужасное, что и стон замер в горле.

На тропе, ведущей в хозяйственный двор, стояла высокаядубовая колода, к которой был привязан полунагой человек, понуро свесивший нагрудь голову. При лунном свете Елизавета рассмотрела царапины от поспешногобритья на его затылке, кровавые следы кнута на плечах… И вдруг вспомнила, чтоЕлизар Ильич заикнулся об еще какой-то каре, приуготовленной графом длядерзкого челобитчика. Вот она, эта кара! И теперь уже ничто, никакое милосердиене могло помочь несчастному. Он был мертв…

Вмиг вспомнились Елизавете все увещевания, обращенные ею кВалерьяну. Она в отчаянии качнула головой. Крайняя жестокость характера графабыла ей известна. Но только сейчас открылось Елизавете, что вид и причинениестраданий были для него единственной утехою. Напрасно стучать, ломиться,кричать – не отопрут. Никто из слуг не станет ради нее рисковать навлечь насебя ярость графа, а ему до нее нет никакого дела. Надеяться надлежало толькона себя.

Уже не чуя ног, Елизавета кинулась через сад, где наполдороге к обрыву стояло низенькое сооружение: черная баня, которую длядворовых нынче как раз топили. И она не ошиблась. Здесь еще сохранилось дыханиетепла, и оно было достаточным, чтобы руки и ноги тотчас заломило. Елизаветасорвала с себя халат и вскочила в большущую бочку, почти полную уже простывшейводою, которая показалась промерзшему телу кипятком. Стеная и плача, оставаласьв бочке до тех пор, пока железные крючья боли не перестали рвать ее тело накуски; потом влезла на полок и, надевши халат, свернулась калачиком; распустиласвои длинные волосы и, укрывшись ими, старалась сберечь малую частичку тепла.

Пляска воспаленных мыслей постепенно утихомиривалась; насмену страху за свою жизнь приходил обыкновенно не осознаваемый, новкоренившийся в плоть и кровь суеверный, еще из времен языческих, ужас каждогорусского перед четвертым банным паром, который искони смертелен для человека,ибо в нем дозволено париться лишь чертям, лешим, русалкам, овинникам, навьям – ожившиммертвецам и самим баенникам – существам, бесконечно враждебным всему крещеномумиру. Не зря четвертой перемены все боятся: «он», баенник-то, накинется, станетбросаться горячими каменьями из каменки, плескать кипятком; и ежели не убежишьумеючи, то есть задом наперед, может совсем запарить!

Как раз вчера, проходя мимо людской, Елизавета слышала, какдевки за прялкою друг дружке «страсти» сказывали: мол, пришел какой-то мужик вбаню уже ночью, запоздавшись, после всех разделся и только начал мыться, каквдруг кто-то его сзади облапил и говорит: «Теперь ты наш!» Мужик оробел и едвамолвил: «Нет, я не ваш! – взялся за шейный крест и пролепетал: – Да воскреснетбог!..» Державшие его руки ослабли, он вырвался и опрометью бросился из бани;так голый и прибежал домой; сердце на пару у него зашлось, и не один час лежалбез языка: сроду такой страсти не видел!

Елизавета даже приподнялась и попыталась разглядеть приблеклом лунном свете, скупо проникавшем в замороженное окошко, не видать ли назоле возле печки крестообразных, точь-в-точь курячьи, следов навий, затаившихсягде-нибудь в темном углу. Ничего не нашла и со вздохом облегчения вновь уронилаголову на распаренные, душистые доски.