— Я не понимаю твою логику. Что в этом больного? Ты мне объясни, Альбрехт…

— Объясняю… тут и слепой заметит, что больного! Природа, животные, люди так не выглядят! В этом нет и толики правды! Разве мир такой, каким его показывают эти люди?

— Нет, но… Альбрехт… но это не тот вид искусства! Я хочу сказать, это же не фотография!

— А чем плохи классические работы? Разве они плохи, Берти?

— Нет, они не плохи. Но художник не обязан рисовать… Я хочу сказать, задача художника показать, какое впечатление на него производит окружающий мир. На место обычного изображения действительности приходит личная правда художника, что и делает его работы узнаваемыми, исключительными.

— Я знаю, почему ты это говоришь.

— И почему же?

— Ты начитался «умных» книг.

— Эм, а умные книги — это… неправильно?

— Нет, если они не пытаются вбить тебе что-то в голову. Некие всезнающие специалисты, желая прослыть умными и перещеголять друг друга, в свое время понавешали на эту дрянь ярлыки с глубокомысленными пометками, потешили свое самолюбие, а вы, бараны, стали за ними повторять всю эту чушь, чтобы и самим прослыть интеллектуалами. А в действительности вы — обычные бараны, настолько заморочены этой заумной мутотенью, что не способны от нее отвлечься и посмотреть собственными глазами!

— У тебя мышление, Альбрехт… я хочу сказать… не абстрактное.

— Я знаю это оскорбление. Это что за мышление, скажи мне, — видеть во всякой чепухе глубины Вселенной?.. Покажи эту дрянь любому из нормальных, не оболваненных, людей — и ты услышишь то же, что услышал от меня. Но в глазах эстетов это плебейское, обывательское.

— Эм, я не хотел тебя обидеть, Альбрехт.

— А я не чувствую себя обиженным!

— Зачем нам спорить? Мы с тобой выпили… Ты знаешь статистику по уголовным преступлениям, совершенным в состоянии алкогольного опьянения?

— Опять ты о работе! Если у тебя и есть свои мысли, Берти, то они все о работе! Работа, работа, уголовка! Что ты знаешь, кроме своей работы?

— Не понимаю тебя. Прости, Альбрехт, но…

— Разве это нормально? Это разве жизнь, скажи мне?!

— Кажется, ты знаешь все о моих мыслях и моем предназначении, Альбрехт.

— Нет, но я знаю тебя и понимаю…

— Я снова даю тебе совет: учись и учись, если не хочешь оставаться бесполезным.

— Чтобы стать похожим на тебя?.. Ответственным, правильным. Правильным… Не хочу.

— Ага… Лучше всю жизнь по улицам шататься?

— Я не шатаюсь. Мы с ребятами распространяем партийные газеты. От нас пользы больше, чем от тебя, ученого Альберта.

— Да, Альбрехт, я на работе веселюсь, зарплата начисляется, а я ни черта не делаю!.. Битые витрины — тоже ваше?

— Нет. Нет, нет.

— А нам потом за вами это разгребать! Этим вы хорошую славу партии не сделаете! Лучше сделать что-то полезное!.. Мусор на улице убрать… хоть бабушку через дорогу переведите! Ваши поступки должны олицетворять величие революции, а не… О-о! — воскликнул он, заметив, что Дитер встал. — Я с вами! Да!

— Берти, я хотел с тобой…

— Ничего, ничего, потом! Я с вами… как вас… Гарденберг?..

На улице Альберт неожиданно звонко рассмеялся и, схватив Дитера за рукав, воскликнул:

— Вы не знаете, что вы сделали! Вы меня просто спасли!.. Вы его не слушайте, — не отпуская его руки, улыбаясь ласково, заговорил Альберт. — Он мальчишка! Какая-то мешанина в голове!

— Ужас какой!..

— Вы не обижайтесь, — избавляясь от улыбки, но весело мигая глазами, ответил Альберт. — Хотите хорошее общество?.. Вы Жаннетт знаете же? Она мне сказала, что вы — ее старый знакомый. Хотите — и к ней? Они на набережной живут. Пешком можно…

— Как вы познакомились?

— А, это! С Минги я ее знаю. Отличная тетка!

— Она… с кем-то живет?

— А-а-а… у нее племянницы. Мария, старшая. Вы знаете, кругом одни иностранцы! Кого только нет, а соотечественники на пересчет! Мне Кете рассказала что-то из их иммигрантских баек: «Встречаются их эмигранты на нашей Ф. Первый: "Какая внезапность! Десять лет не виделись! Как живете?". Второй: "Замечательно! Поразительное место! Всюду встречаю знакомых! За минувшие недели я встретил столько людей, с которыми не виделся годами! Одно плохо: слишком много иностранцев, даже в Петербурге такого не было!"». Не смешно?

— Мне — нет.

— А, пускай!

— Вы сильно пьяны?

— Слегка. Вы со мной?..

Альберт старался спрятать улыбку. Глаза у него сделались краснее прежнего. Отпустив руку знакомого, он привычно полез за платком и им стал вытирать нижние веки.

Навстречу им выбежала девочка, почти уже девушка, лет четырнадцати, и закричала:

— Вы к нам же, к нам?.. Скажите, что вы к нам!

— Куда ты выскочила?.. Без шапки, без всего!

Рыженькая, в распахнутом пальто и в сапожках, она остановилась близ них и опустила руки по швам. Что-то нежное и невинное проступило на лице ее в этот момент — на лице не столь красивом, сколь оживленном, с подвижной мимикой мягких черт. Сзади все было сострижено, как у мальчика, одна короткая рыжеватая прядка опускалась слева на щеку. Россыпь веснушек, может быть, и уродовала ее, но от того отвлекали небольшие, под маленьким лбом, карие глаза, и само сочетание светлого (с кожей), золотого (с волосами) и темного было очень привлекательно.

— Ну, и что скажет Мария? — улыбаясь, говорила она и стягивала тут же перчатки. — Вот, я нынче и без перчаток — уже! Что, донесете? Ну, вы смешные!.. Вы смеетесь — значит, вы немного пьяны.

— Ты не можешь это знать, Кете.

— Не могу? Вы наивны! Вы только и смеетесь, если пьяны.

— Ох, что-то меня ругают все, ужас! — со смехом ответил ей Альберт. — Никто не жалеет несчастного работника сами знаете чего!

— Не знаю. Чего?.. А вас я знаю, — переключившись на Дитера, сказала тише она. — Вас зовут Дитер. Вы мне брат.

— Ну, не совсем, — смутившись, ответил тот.

— Нет, не по крови, конечно. Но я вас помню. Я хотела вас встретить, сказать вам спасибо за то, что были нежны со мной. Спасибо вам.

— О-о-о, ну что ты?..

Он чуть не рассмеялся — не весело, а нервно — от прилива внезапной нежности и любви к ней, сейчас уже взрослой, но вспомнившей его.

— Я вас тоже люблю, тебя и Марию, — тихо, не сдержавшись, сказал он. — Я словно домой пришел. Не знаю, что… Что мне сказать?..

Загрустивший потому, что его забыли, Альберт вдруг сказал девушке:

— Кете, хочешь, я покажу тебе волшебство?

— Фокус, что ли?.. Я их все наизусть знаю. Альбрехт мне их показывал.

— Нет, не фокус. Гарденберг, дайте мне монету! Есть у вас мелочь там? Что, ничего не