– Мотька, слушай здесь, – сказал Петя, осмотревшись посторонам. – Я влезу на шелковицу – оттуда дальше видно, – а ты ходи по переулкуи тоже хорошенько смотри. Кто раньше заметит.

По правде сказать, на шелковицу можно было и не лазить, таккак снизу тоже все было прекрасно видно. Но Петя ужо почувствовал себяначальником. Ему хотелось совершать поступки и командовать.

Мальчик разбежался, кряхтя, вскарабкался на дерево, сразу жеразорвав на коленях штаны. Но это не только его не смутило, а, наоборот,сделало еще более суровым и гордым.

Он уселся верхом на ветке и нахмурился.

– Ну? Чего ж ты стоишь? Ходи!

– Сейчас.

Девочка посмотрела на Петю снизу вверх испуганными,преданными глазами, обеими руками обдернула юбочку и чинно пошла по переулку кдороге.

– Стой! Подожди!

Мотя остановилась.

– Слушай здесь. Как только их увидишь, сейчас же кричи мне.А как только я увижу – буду кричать тебе. Хочешь?

– Хочу, – тоненьким голоском сказала девочка.

– Ну, ступай.

Мотя повернулась и пошла в густой тени зеленовато-молочных,вот-вот готовых распуститься акаций, оставляя в пыли маленькие следы босыхпяток.

Она дошла до угла, постояла там и вернулась обратно.

– Еще не едут. А у вас?

– И у меня еще не едут. Ходи дальше.

Девочка снова отправилась до угла и снова вернулась,сообщив, что у нее еще не едут.

– И у меня еще не едут. Ходи еще.

Сначала мальчику очень нравилась эта игра.

Необыкновенно приятно было сидеть высоко на дереве, снапряжением вглядываясь в конец переулка – не покажется ли мчащийся извозчик.

О, как ясно представлял он себе взмыленную лошадь и кучера,размахивающего над головой свистящим кнутом! Экипаж подлетает. Из неговыскакивают с револьверами в руках Терентий и матрос. За ними бегут тюремщики.Терентий и матрос отстреливаются. Тюремщики один за другим падают убитые. Петяизо всех сил машет платком, кричит, ловко прыгает с дерева и мчится, обгоняявсех, к лодке – помогать ставить парус. А Мотька только сейчас догадалась, чтоэто приехали они. Ничего не поделаешь: девчонка.

…Но время шло, а никого не было. Становилось скучновато.

Пете надоело смотреть на ослепительно белое шоссе – токатила карета с английским кучером, одетым, как Евгений Онегин, то с громомпроезжала фура с искусственным льдом. Тогда становилось особенно жарко иособенно сильно хотелось пить.

Мальчик уже давно успел рассмотреть во всех подробностяхсоседнюю дачу: ярко-зеленые газоны, гравий на дорожках, туи, статую,испещренную лиловыми кляксами тени, вазу, из которой ниспадали длинные, острыелистья алоэ, и художника, пишущего пейзаж.

Художник, с закрученными усиками и эспаньолкой, в бархатномберете, сидел под зонтиком на складном полотняном стульчике и, откинувшись,ударял длинной кистью по холсту на мольберте.

Ударит и полюбуется, ударит и полюбуется.

А на оттопыренный большой палец левой руки надета палитра –эта гораздо более красивая, чем сама картина, овальная дощечка, на которой вбезумном, но волшебном беспорядке смешаны все краски, все оттенки моря, неба,глины, сирени, травы, облаков, шаланды…

…А между тем уже давно подъехал пыльный извозчик, и попереулку медленно шли два человека. Впереди них бежала Мотя, крича:

– У меня уже приехали! Махайте, махайте!

Петя чуть не свалился с дерева. Он вырвал из кармана платоки стал отчаянно крутить им над головой.

Шаланда закачалась сильнее, и Петя увидел, что Гаврикпрыгает и машет руками.

Под шелковицей, на которой сидел Петя, прошли Терентий иматрос. По их пламенно-красным лицам струился пот. Мальчик слышал их тяжелоедыхание.

Матрос шел без шапки, сильно хромая. Его щегольские кремовыебрюки – те самые, в которых Петя видел его в последний раз, на маевке, – былипорваны и выпачканы кирпичным порошком. Грязная полуоторванная манишка обнажалавыпуклую, блестящую от пота грудь. Сжатые кулаки были как бы опутаны голубымиверевками жил. Усики висели. На обросшем лице сильно выдавались скулы. Глазасухо искрились. Горло двигалось.

– Здравствуйте, дядя! – крикнул Петя.

Терентий и матрос посмотрели на мальчика и усмехнулись.

Пете показалось даже, что матрос подмигнул ему. Но они ужебежали вниз, оставляя за собой облако пыли.

– А я первая увидела, ага! – сказала Мотя.

Петя слез с дерева, делая вид, что не слышит.

Мальчик и девочка стояли рядом, глядя вниз на шаланду,подымавшую парус.

Они видели, как маленькая фигурка матроса прыгнула в лодку.Парус надулся. Его стало относить от берега, как лепесток. Теперь на опустевшихмостках стояли только Терентий и Гаврик. Через минуту Терентий исчез.

Остался один Гаврик. Он махнул Пете и Моте рукой и стал неторопясь подниматься по обрыву.

Шаланда, подпрыгивая и разбивая волну, быстро уходила воткрытое море, ярко синевшее крепкой зыбью.

– Поехал один, – сказал Петя.

– Ничего. Мы ему хлеба положили. Целую буханку. И восемьтаранек.

Скоро к Пете и Моте присоединился и Гаврик.

– Слава богу, отправили, – сказал он, перекрестившись. – Ато прямо наказание.

– А как же шаланда? – спросил Петя. – Так теперь и пропала?

– Шаланда пропала, – сумрачно сказал Гаврик, почесавмакушку.

– Как же вы будете без шаланды?

– Не дрейфь. Не пропадем как-нибудь.

Торопиться было некуда. Дети перелезли через забор итихонько остановились за спиной художника. Теперь почти уже весь пейзаж былготов. Затаив дыхание они засмотрелись, очарованные чудесным возникновением намаленьком холсте целого мира, совсем другого, чем на самом деле, и вместе с темкак две капли воды похожего на настоящий.

– Море есть, а шаланды нету, – шепнула Мотя, как бы нечаянноположив руку на Петино плечо, и тихонько хихикнула.