Он изумленно вспомнил, что потом куда-то долго бежал вместес Нараяном — не то преследуя его, не то преследуемый им. Он смутно сознавал,что все еще находится во дворце магараджи, однако путь их бегства пролегал непо залам и покоям. Это были какие-то полуобвалившиеся кельи, невообразимыелазы, напоминающие ходы, которые прорывают себе мускусные крысы и по которымпотом скользят только змеи. Это был как бы новый дворец, невыносимопротяженный, невыносимо тесный, и путь этот был настолько мучителен, чтоВасилий приказал себе не думать о нем сейчас. Но в памяти еще мелькалиотрывочные картины, там была какая-то каморка — совершенно пустая, если несчитать черных пауков, похожих по величине на самых крупных раков. Зачуявлюдей, они сотнями забегали по стенам, висли в воздухе, падали на головынезваным пришельцам и шмыгали по углам. Василий вспомнил, что начал давить,топтать этих мерзейших существ, однако Нараян остановил его и… О боже, онизаговорили, они о чем то заговорили!.. Да, Нараян процедил сквозь зубы, чтогрех перед природою и собственной совестью лишать жизни убегающее от человекадаже и опасное животное, тем паче такую мелкую, жалкую тварь, как паук.

А Василий… значит, он был скорее жив, чем мертв, если у негохватило сил еще и съязвить:

— Уж не боишься ли ты в будущей жизни переселиться в черногопаука?

— Нет, но все-таки предпочел бы сделаться пауком, нежелибезрассудным глупцом. Не имея разума, глупцы поступают с собою как с врагом,совершая злое дело, которое приносит горькие плоды!

Помнится, по уничтожающему взгляду, брошенному Нараяном,Василий понял, в чей огород камушек. За такие слова Нараяну предстоялозаплатить… но простреленное плечо, о котором Василий на время бегства вроде какзабыл, снова начало жечь будто огнем, потому он отложил взимание долгов долучшей поры и полез за Нараяном в новую келью, заваленную мелкими каменьями иземлей так, что Василий усомнился, удастся ли им когда-нибудь эту свалкуразобрать. Они, впрочем, даже и пытаться не стали, однако каким-то образомочутились в некоем каменном мешке, и тогда Василия вдруг осенила страшная,противоестественная догадка: что, если Нараян ведет его не по каким-то тамтайным покоям, а сквозь стены дворца? И это было его последней мыслью. Большеон не помнил пути, ничего не помнил…

Со всей своею плотью и душою

Иди сюда! Не внемли слугам Ямы!

Воспрянь от мрака смерти! Возродись!

Кто это зовет его?.. Любопытство овладело Василием до такойстепени, что он превозмог боль, резь — и заставил-таки себя снова открыть глазаи посмотреть… увидеть Нараяна, который стоял над ним, воздев руки к восходящемусолнцу — чудилось, оно лежит на его простертых ладонях живым, огненным, спелымяблоком! — и провозглашал:

Восстань, твердыни жизни обретая!

Свет солнечный — да оживит тебя!

И Василий поверил, что он все-таки жив.

Жив, несмотря на все старания этого лживого существапогубить его, сперва предав, потом пронзив стрелой, потом — заживо замуровав встене, потом… Потом, получается, вылечив от раны (Василий осторожно пошевелилплечом, но ощутил только слабую боль да сдавление тугой повязки) и снова вернувк жизни?

Если тело Василия чувствовало себя вполне сносно, тосознание было еще замутнено. Вдобавок дурманил запах, сочившийся сквозьповязку. Пахло какой-то травяной горечью, словно бы растертой полынью — илинет? Ох, у него не было сил ни доискиваться до составных частей этого запаха,ни размышлять над причудами поведения Нараяна! Гораздо проще оказалосьразомкнуть спекшиеся уста и выдохнуть с хрипом:

— Предатель!

Нараян опустил руки, отвел взор от солнца и взглянул начеловека, безжизненно простертого на земле. Василий не видел выражения еголица, ибо оно было затенено, однако в голосе Нараяна зазвучала жалость, словноон беседовал с неразумным дитятею:

— Бесхитростный скакун! Быстрый конь, что выигрывает наградусвоим умением! Боги наделили тебя силой и мужеством, но что ведомо тебе отемных замыслах — и замыслах светлых?

Никто и никогда не осмеливался говорить с ВасилиемАверинцевым в таком тоне! Чего он совершенно не мог переносить, так это жалостии снисходительности к себе, а потому мгновенно сошел с ума от ярости и вскочил,забыв о боли и слабости, блистая ненавистью, словно остро отточенный клинок:

— Ты выстрелил мне в спину! Скажи, кто еще, кроме гнусногопредателя, стреляет в спину человеку, против которого и без того выставленоцелое войско?! Ты низко, подло, из-за угла пустил в меня стрелу…

— И спас тебе жизнь, — спокойно добавил Нараян. — Какнеумелый боец в задоре хмельном, ты хотел победить всех врагов сразу — и был быповержен силой вазитвы, если бы я не вернул тебе сознание. Только сила имудрость аскета, которыми ты не обладаешь, могут противостоять вазитве — да ещеболь. Я должен был причинить тебе самую сильную боль, чтобы спасти тебя.

Василию всегда говорили, что он слишком покладист, да он исам знал за собой эту готовность уступить разумным доводам. Ведь Нараян, чертбы подрал его непостижимую душу, совершенно прав, будь он трижды проклят! Ссодроганием вспомнил Василий ту страшную силу, которая сковала его по рукам иногам, почти лишив сознания… путы ее были в одно мгновение ока рассеченылезвием боли!

Он нахмурился как мог свирепее, потому что нельзя же былотак, сразу, ни с того ни с сего, дать Нараяну понять, что он готов отвести всесвои войска с передовой, и угрюмо буркнул:

— Ты любишь морочить мне голову. Что за вазитву еще выдумал?

Эх, ну какая злая сила сделала глаза этого человека такиминепроницаемыми, а его голос — таким невозмутимым?! Мраморное изваяние неказалось бы спокойнее, отвечая:

— Вазитва — это колдовская сила взгляда. Факиры, йоги,аскеты служат богам и в благодарность наделяются даром укрощать и даже убиватьдиких зверей одною лишь силою взгляда. Однако против человека сей дар боговнаправляют только дакини, жестокие и свирепые демоницы, составляющие свитуБаваны-Кали. Одна из них искушала тебя, но, не добравшись до твоего сердца,едва не погубила твое тело.

— Тамилла! — наконец хоть до чего-то догадался Василий и былпочти счастлив, что некое подобие мысли все-таки озарило его закоснелое вбесплодных попытках понимания чело. — Дакини, о которой ты говоришь, — этоТамилла! Вот чертова кукла! Значит, это ее глазищи горели, как два кровавыхогня? А я-то, признаться, думал, это сама Кали уставила на меня свои гляделки…правда, почему-то только две, а не три.

— Ты был недалек от истины, ибо Тамилла — земное воплощениеБаваны-Кали во всех обрядах тхагов-душителей.