И трижды прокричала сова.

Василий невольно разжал пальцы, но тут же мгновенноеоцепенение прошло, и он понесся следом за убегающей Тамиллой. Она неслась так,словно решила разбиться вдребезги о каменную стену, и на миг Василиюпочудилось, будто она сквозь эту стену проскочила-таки, однако там была всеголишь тяжелая занавесь, которая разомкнулась, пропустив Тамиллу, и вновьсомкнулась за ее спиной.

Ему хватило времени сунуть левую руку в латунную рукавицуханды, а правую оперить железной когтистой перчаткою, и он думал, что готов ковсему, когда прорывался через черные, тяжелые, душные складки занавеси… однакоот того, что открылось перед ним, у Василия на миг перехватило дыхание.

Он стоял на вершине каменной, почти отвесной лестницы свысокими, грубо высеченными ступенями.

И почти вровень с ним, на мощном постаменте, находиласьстатуя женщины, восседавшей на разъяренном льве.

Она была огромна, не меньше пяти аршин в высоту — от пола допотолка, которого почти касался макушкой Василий, и первое, что бросилось ему вглаза, это пятьдесят черепов ожерелья на ее шее — настоящих человеческихчерепов: желтых от времени и белых, принадлежавших недавно умерщвленным людям.Уже одной этой приметы было достаточно, чтобы узнать Кали, хотя с таким образомчудовищной богини Василий встретился впервые.

Всегда ее изображали как молодую женщину, чья внешность былаотталкивающей — и в то же время чувственно-привлекательной. Ведь и смерть сулитнаслаждение страдальцу, который зовет ее! Сейчас же он увидел перед собойлысую, как обезьяна, голую, иссохшую старуху-демоницу, сидевшую на спине львана корточках, широко раздвинув чресла, так что ее отвратительные недра, похожиена глубины ада и изваянные с величайшим тщанием, были разверсты и пугали своимвидом едва ли не больше, чем третий глаз в голом лбу, чем жуткий оскалбеззубого рта, из которого вываливался длинный, будто у удавленника, язык. И алаяжидкость, капавшая с него, наверняка была подлинной человеческой кровью…

Черный камень, из коего было изваяно это тощее тело,почему-то не блестел, а странным образом поглощал свет, подобно той самой тьме,которой Кали окутает мир в конце этой кальпы [Кальпа — о индуистскомумифологическому исчислению, «день и ночь» Брахмы, 8 640 000 000 человеческихлет.

По ее завершении следует повое творение и начинается новаякальпа.], за что и будет названа Каларатри — ночь времени. Это и былаКали-Каларатри, Кали-демоница, и, словно для того, чтобы усугубить исходящий отнее гипнотизирующий ужас, ваятель снабдил ее не четырьмя, а восемью руками…очевидно, чтобы лишить несчастную жертву Кали всякой надежды на спасение.

И сейчас, глядя в лицо этой грядущей тьме, Василийокончательно уверился, что Тамилла каждым своим словом лгала ему. Не могла егоненаглядная Варенька даже против воли сделаться земным воплощением этогочудовища! Вовсе не черной Кали обладал он под луной, под торжествующую музыкупоющего бамбука, а Чандрой — богиней… Пусть никогда не узнать, образ какогоневедомого идеала он обнимал, но только не эту дьяволицу!

В одной руке Кали сжимала кривую саблю, в другой — палицу, втретьей — раковину, и это розовое чудо, означающее женское жаждущее естество,особенно ужасно выглядело в мертвенной костлявой длани. В четвертой руке былжертвенный нож. В пятой еще какое-то не То оружие, не то ритуальный знак в видеромба — Василий не знал, что это такое, а подробно разглядывать у него не былони минуты. Его взгляд скользнул по остальным рукам Кали, державшим трезубец,лук с оперенной стрелой, горящий жертвенный светильник и, разумеется,отрубленную голову. Василий мог бы поклясться, что голова сия слетела с плечжертвы совсем недавно, может быть, только что. Светлые глаза еще хранили живойблеск, светлые волосы еще не поникли безжизненными, тусклыми прядями, со щекеще не сошел последний румянец, а исхудалые черты еще хранили дерзкое, шалоевыражение, которое Почему-то показалось Василию странно знакомым. Но прошло ещенесколько мгновений, прежде чем он сообразил, что видит свою собственнуюголову.

Сумасшедшим движением вскинул руку к лицу, но в последниймиг спохватился, что у Кали в руке — просто восковое подобие, а он сам себяможет исцарапать в кровь когтями вагхнака, — и успел остановиться, не схватилсяза щеки железной пятерней. Однако этот жест спас ему жизнь, потому что чакра,брошенная из тьмы, ударила его не по шее, а по железной руке. И, резковзвившись, нарушила свой визжащий, вращающийся, точно выверенный обратный путь,пошла косо вверх, потом вниз, сильно, мощно прорезав тьму, копившуюся уподножия статуи. Раздался крик испуганной боли — Василий понял, что оружиеубило пославшего его убивать.

И только теперь он посмотрел вниз и увидел тех, кто стоялпротив него на этом поле боя… нет, в этой пещере смерти.

Факелы вспыхнули, как по волшебству, и теперь не толькоКали, но и свита ее была освещена.

Лес копий, натянутых луков, оперенных стрел, воздетых мечей,чакр, готовых взвиться в полете! Два каменных слона возвышались в глубине залы,и на мгновение Василию почудилось, что и они — часть войска магараджи,восседавшего на спине одного из гигантов, высоко воздев руку, в которойсверкала сабля Сиваджи.

На другом слоне Василий увидел барабанщика, который именно вэтот миг ударил колотушкой в туго натянутый бок накара — большого боевогобарабана.

Тяжелый, гулкий звук оказался таким мощным, что у Василиязагудело в ушах, а барабан продолжал вздрагивать, исторгая гул, подобныйкамнепаду, подобный треску джунглей, ломаемых ураганом, или реву шторма, вбессильной ярости ударяющего об утес. И, повинуясь этому звуку, волна воиновринулась снизу по ступенькам, грозя захлестнуть ошалелого храбреца, который ине подумал искать спасения в бегстве, хотя за его спиной тяжело колыхаласьзанавесь, а за нею был выход…

«Позора не переживали!» — пропел в голове Василия, словнобоевая труба, клич предка его, ратника Святослава Брусенца, полегшего на берегуНепрядвы под плачи лебединые, а вторил ему голос другого прапрадеда, баскакаБулата, крещенного Аверином после того, как в плену принял православие иженился на русской:

«Последнее лекарство — огонь, последняя хитрость — меч!» Унего еще оставалась эта последняя хитрость, и Василий восторженно завизжал,словно дикая степь окружала его… снег, дикая степь да волчья стая:

— Выходи один на один!

Где там! Они лезли всем скопом!

Они лезли всем скопом, и каждый так рвался первым принестижертву своей ужасной покровительнице, что один мешал другому и даже сшибал сузкой отвесной лестницы. Но это мало уменьшало количество врагов, ибо срывалисьединицы, а снизу накатывались десятки.