«Какие дальнейшие планы? – подумала Таня. – Какиеу этой вшивой компании дальнейшие планы?» Она задала себе этот вопрос и тут жепоймала себя на том, что это вопрос – шпионский.

– Интересно, что думает по этому поводу мадамТатьяна? – граф Новосильцев поднял вверх свои желтые волчьи глаза.

– Я думаю, что вы все самоубийцы, – холодновысказалась Татьяна.

Она ждала услышать смех, но в ответ последовало молчаниетакого странного характера, что она не выдержала, подкатилась к краю своихполатей и глянула вниз. Они все, семь или восемь мужчин, стояли и молчасмотрели вверх на нее, и она впервые подумала, что они удивительно красивы совсеми их плешками и сединами, молоды, как декабристы.

– Таня, вы далеко не первая, кому это в головуприходит, – наконец прервал молчание граф.

Андрей натянуто рассмеялся:

– Сейчас она скажет: вы ублюдки, с жиру беситесь…

– Вы ублюдки, – сказала Таня. – Я вашихзаумностей не понимаю, а с жиру вы точно беситесь.

Она прибавила звука футбольному комментатору, ушла в глубинусвоей «пещеры», взяла кипу французских журналов с модами. Не первый уже раз онагасила в себе вспыхивающее вдруг раздражение против Лучникова, но вот сейчасвпервые осознала четко – он ее раздражает. Проходит любовь. Неужели проходитлюбовь? Уныние стало овладевать ею, заливать серятиной глянцевые страницыжурналов и экран телевизора, где наши как раз получили дурацкий гол и сейчасбрели к центру, чтобы начать снова всю эту волынку-игру против заведомо болеесильного противника.

Андрей приходил к ней каждую ночь и она всегда принималаего, и они синхронно достигали оргазма, как и прежде, и после этого наступалонесколько минут нежности, а потом он уходил куда-то в глубины своего огромноговигвама, где-то там бродил, говорил по видеотелефону с сотрудниками, звонил вразные страны, что-то писал, пил скоч, плескался в ванной, и ей начиналоказаться, что это не любимый ее только что побывал у нее, а просто какой-томужичок с ней поработал, славно так поебался, на вполне приличном уровне,ублаготворил и себя и ее, а сейчас ей до него, да и ему до нее, никакого нетдела. Она понимала, что нужно все рассказать Андрею: и о Сергееве, почему онаприняла предложение, и о своей злости, о Бакстере, о Востокове, только этаискренность поможет против отчуждения, но не могла она говорить о своих муках сэтим «чужим мужичком», и возникал порочный круг: отчуждение увеличивалось.

Лучникову и в самом деле не очень-то было до Тани. Послевозвращения из Союза он нашел газету свою не вполне благополучной. По-прежнемуона процветала и по-прежнему тираж раскупался, но, увы, она потеряла тот нерв,который только он один и мог ей дать. Идея Общей Судьбы и без Лучниковаволоклась со страницы на страницу, но именно волоклась, тянулась, а непульсировала живой артериальной кровью. Советские сообщения и советские темыстановились скучными и формальными, как бы отписочными, и для того, чтобывзглянуть на Советский Союз взглядом свободного крымчанина, лучше было бы взятьв руки «Солнце России» или даже реакционного «Русского Артиллериста».

Вернувшись в газету, Андрей Лучников прежде всего сам взялсяза перо. На страницах «Курьера» стали появляться его очерки о путешествии в«страну чудес», об убожестве современной советской жизни, о бегствеинтеллигенции, о задавленности оставшихся и о рождении новой «незадавленности»,о массовой лжи средств массовой информации, о косности руководства. Онежедневно звонил в Москву Беклемишеву и требовал все больше и большекритических материалов. Негласный пока центр еще необъявленного, но ужесуществующего СОСа считал, что накануне исторического выбора они не имеют праваскрывать ни грана правды об этой стране, об их стране, о той великой державе, вкоторую они зовут влиться островной народ, тот народ, который они до сих порполагают русским народом, тот народ, который должен был отдать себе полностьюотчет в том, чью судьбу он собирается разделить.

Когда он спит, удивлялась Таня, но никогда его не спрашивала– когда ты спишь? Здесь, на крыше гигантского алюминиево-стеклянного карандаша,он был полным хозяином, она впервые видела его в этом качестве, ей казалось,что он и ее хозяин тоже, вроде бы она ему не друг, не возлюбленная, а простотакое домашнее удобное приспособление для сексуальной гимнастики.

Опять он не спит? подумала она, когда гости разошлись, ивыглянула из своей «пещеры». Она не сразу нашла Андрея. Вигвам вроде бы былпуст, но вот она увидела его высоко над собой, на северном склоне башни, водной из его деловых «пещер». Он сидел там за пишущей машинкой, уютноосвещенный маленькой лампой, и писал очередной хит для «Курьера».

НИЧТОЖЕСТВО

(К столетию И.В. Сталина)

В ссылке над ним смеялись: Коба опять не снял носки; Кобаспит в носках; товарищи, у Кобы ноги пахнут, как сыр «бри»… Конечно, все, ктотогда, в Туруханске, смеялся, впоследствии были уничтожены, но в то время рябоймаленький Иосиф молчал и терялся в догадках, что делать: снять носки, постирать– значит признать поражение, не снимать носки, вонять – значит, превращатьсявсе более в козла отпущения. Решил не снимать и вонял с мрачностью и упорствомничтожества.

Нам кажется, не до конца еще освещен один биопсихологическийаспект Великой Русской Революции – постепенное, а впоследствии могучеепобедоносное движение бездарностей и ничтожеств.

Революция накопилась в генетическом коде русского народа какярость ординарности (имя которой всегда и везде – большинство) противразвязного, бездумного и, в конечном счете, наглого поведения элиты, назовем еедворянством, интеллигенцией, новобогачеством, творческим началом, западнымвлиянием, как угодно.

Переводя всю эту огромную проблему в этот план, мы вовсе нестараемся перечеркнуть социальное, политическое, экономическое возмущение, мыхотим лишь прибавить к этим аспектам упомянутый биопсихологический аспект и,имея в виду дальнейшее развитие событий, осмеливаемся назвать его решающим. Онем и будем вести речь в преддверии торжественного юбилея, к которому сейчасготовится наша страна. Заранее предполагаем, что в дни юбилея в официальнойсоветской печати появится среднего размера статья, в которой будут соблюденывсе параметры, будут отмечены и «ошибки» этого, в общем, выдающегосякоммуниста, связанные с превышением личной власти,.

Между тем мы имели возможность наблюдать, что страна и народсобираются неофициально отметить столетие этой исключительной посредственности,как великого человека. На лобовых стеклах проносящихся мимо нас грузовиков и нев южных, не в грузинских, а в центральных русских областях, едва ли не накаждом втором красовался портрет генералиссимуса в его варварской форме.