Кузенков, конечно, лучниковскую статью знал уже наизусть –«Курьер» был позавчерашний. Он успел уже психологически подготовиться кнынешней баньке и теперь спокойно ждал вопросов, ибо к кому же, как не к нему,куратору Крыма и «личному другу» Лучникова будут обращены вопросы.

– Ну-с, Марлуша, как ты на это дело взираешь? –наконец вопросило «Видное лицо».

И снова ни мимикой, ни интонацией не выдало своего к статьеотношения. Марлен Михайлович определенным движением тела как бы начал уже свойответ, но раскрывать уста не торопился: знал, что звуки, исторгнутые «Виднымлицом», волей-неволей нарушат общее молчание, и в последующих репликах хотьчто-то, да проявится, промелькнут какие-то намеки, прожужжит некое настроение.

Так оно и случилось – прорвалось: все-таки и водочки былоуже выпито, и пивка, и поры после сухого парку уже дышали свободнее.

– Поворот на сто восемьдесят градусов? –полувопросом высказался Иван Митрофанович.

– Диалектик, – пробурчал Федор Сергеевич, явносердясь на автора.

– И к боженьке апеллирует, – улыбнулся АктинФилимонович.

– Революция-то, оказывается, чужих детей жрет, –хмыкнул Артур Лукич.

– 'Единственное, с чем готов согласиться, – сустановившейся уже пылкостью высказался Олег Степанов, ставший за последниенедели здесь завсегдатаем.

Кто-то что-то еще пробурчал, пробормотал, но «Видное лицо»смотрело прямо на Марлена Михайловича, еле заметной улыбкой показывая, чтосумело оценить его тактическую паузу.

Марлен Михайлович знал, что из всех слетевших и вполне какбы небрежных реплик для «Видного лица» самой важной была «поворот на стовосемьдесят градусов».

Лучниковская проблема невероятно тяготила Кузенкова. Во всехсвоих устных докладах и записках он представлял Андрея как сложнуюпротиворечивую личность, которой еще не открылась окончательная мудростьУчения, но который является искренним и самоотверженным другом Советского Союзаи страстным сторонником объединения Крыма с Россией, то есть «почти своим».

Как «почти свой» (да еще такой важный «почти свой») Лучникови был принят в святая святых, в дружеском эрмитаже сухого пара. То, что вродене оценил доверия, еще можно было как-то объяснить особенностями западнойпсихологии, дворянского воспитания. Но последующие вольты? Его исчезновение?Бегство в глубь России? Мальчишеская игра в «казаки-разбойники» с нашейсерьезнейшей организацией? Все его приключения на периферийных просторах? И,наконец, немыслимое, до сих пор непонятное, чудовищное – исчезновение изстраны, какое-то фантастическое проникновение через границу (где? когда? какимобразом?) и появление в Крыму. Впрочем, даже и «вольты» эти можно было бы ещекак-то объяснить кое-кому в руководстве, не всем, конечно, но некоторым –неизжитое мальчишество, авантюризм, следы того же порочного воспитания… Но… Ноглавное заключалось в том, что после возвращения Лучникова в Крым «Курьер»резко переменил направление. Из отчетливо просоветской, то есть прогрессивнойгазеты, он обернулся настоящим органом диссидентщины. Одна за другой появилисьсовсем ненужные, чрезвычайно односторонние информации, заметки, комментарии и,самое главное, все написано с подковырками, в ироническом, а то и просто виздевательском тоне. И наконец – «Ничтожество»! Это уж, действительно, слишком.Только лишь чуждый человек, именно последыш белогвардейщины или внутреннийнравственный ублюдок может так подло обратиться с нашей историей, с человеком,имя которого для поколений советских людей означает победу, порядок, власть,пусть даже и насилие, но величественное, пусть даже мрак, но грандиозный.Низведение к ничтожеству деятелей нашей истории (да и нынешнее руководство тожене поднято) – это вражеский, элитарный, классово и национально чуждый выпад.Что же случилось с Лучниковым? естественно удивляются товарищи. Цэрэушники, чтоли, перекупили? Похерил он свою Идею Общей Судьбы?

Марлен Михайлович спокойно взял в руки увесистый «Курьер»(откровенно говоря, обожал он этот печатный орган, души в нем не чаял), быстропрошелестел страницами и сразу за огромным, во всю полосу, объявлением опредстоящих «Антика-ралли» нашел статью «Ничтожество».

– Я бы вам, братцы, хотел прочесть последний абзац.Вот, обратите внимание: «Сможет ли новая большая и сильная группа людей нераствориться…» Ну, дальше эта неумная метафора… «Но стать ферментом новых… мм…ммм… процессов?»

– Ну так что? – спросил Фатьян Иванович. –Дальше-то на боженьку выходит! Не зря крестик носит. Религиозник.

– Подожди, Фатьян Иванович, – отмахнулся от негоМарлен Михайлович (от Фатьяна Ивановича можно было отмахнуться). – В этойфразе большой смысл, братцы.

Он как-то всегда был несколько стеснен в банном обращении ккомпании – официальное «товарищи» тут явно не годилось, а «ребята» сказать (илиеще лучше робяты) как-то язык не поворачивался. Поэтому вот и появилось навыручку спасительное «братцы», хотя и оно звучало как-то слегка неестественно ив компании не приживалось.

– Из этой фразы, братцы, я делаю совершенноопределенный вывод, что Лучников ни на йоту не изменил свою позицию, а,напротив, готовится ко все более и более решительным действиям в рамкахформируемого им и всей этой могущественной группой «одноклассников» Союза ОбщейСудьбы.

Вновь возникло скованное молчание: во-первых, видимо, далеконе все вникли в смысл сказанного, во-вторых, «Видное лицо»-то до сих пор невысказалось.

– Какого хуя? – развело тут руками «Видное лицо».(Красивое слово явно было произнесено для того, чтобы снять напряжение,напомнить всем банникам, что они в бане, что не на пленуме, не насовещании). – Одного я, робяты, не возьму в толк: на что этот ебаныйЛучников сам-то рассчитывает в этой своей «Общей Судьбе»? На что онрассчитывает, – щелчком отодвигается копия «Курьера», – с такими-товзглядами?

Цель была достигнута – все разулыбались. Какого, в самомделе, хуя? Ебаный дворянчик – обнаглел в пизду. Святыни наши марает –Революцию, Сталина… Да он в Венгрии был, ребята, в наших воинов из-под бочекстрелял. На какого хуя он рассчитывает в советском Крыму?

– В том-то и дело, братцы, что он ни на что нерассчитывает, – сказал Марлен Михайлович. – Перевернутая внеклассоваяпсихология. Иногда встаешь в тупик, истерический идеализм, еб вашу мать.

Ах, как не к месту и как неправильно была употреблена тутМарленом Михайловичем красивая экспрессия, этот сгусток народной энергии. Еще иеще раз Марлен Михайлович показал, что он не совсем свой, что он какой-тостранно не свой в баньке.