Что, если деньги закончились? Пополни счет!

Я его пополнял два дня назад. Вот, пожалуйста, 6.08 у.е.,как одна копейка.

А зона доступа? Что, если ты не в зоне доступа?

В зоне.

Значит, ангел звонит на домашний.

Он не знает моего домашнего.

А если знает? Если он вообще мается у тебя под дверью ивот-вот уйдет?..

Любовь-адвокат убаюкивает Сардика, не забывая при этомвысмеять его идиотские бдения у «баклажана», да и вправду – сколько временипрошло?

Никак не меньше четырех, а то и пяти часов, хотя Сардикможет ошибаться: майские штучки города Питера, преддверие белых ночей. В любомслучае абрис «баклажана» просматривается все хуже и хуже, никто не беспокоилего – и нет никаких предпосылок, что побеспокоит.

Наверное, Сардику в самом деле пора уходить.

…В ту самую минуту, когда Сардик решил, что «пора», онувидел ангела.

Ангел появился – и слава богу, не с той стороны, котораяделала его таким, как все. Не из-за двери немецкого подъезда – наоборот: состороны мечети, или православной часовни, или Троицкого моста, илиПетропавловки, извне.

Ангел не видел Сардика, и сам Сардик не заметил бы ангела,если бы именно в это мгновение не пялился прощально на «баклажан». До самогопоследнего мгновения «Феррари» оставался тем, чем был последние четыре или пятьчасов – самодовольной и бессмысленной грудой очень дорогого металла. Но явлениеангела преобразило его, как совсем недавно преобразило картины в мастерской – инаверняка еще много чего, неизвестного Сардику.

Теперь «Феррари» предстал перед ним умной и сильной машиной(немного порочной, как и все, к кому подходит определение «умный и сильный»;представить, что в бардачке «Феррари» лежит пушка, в багажнике – труп, а врулевой колонке спрятан пакет с кокаином, не составило бы особого труда). У«Феррари» даже появилось собственное имя – «Enzo», и оно выглядело не биркой нашмотке, а подписью к прекрасной, хотя и не слишком известной картине,датируемой началом Кватроченто. Энцо – замечательный парень, незабываемый;след, который он оставляет в сердце любого человека, похож на след реактивногосамолета в дневном небе. Или на след падающей звезды – в ночном. Подружиться сЭнцо было бы верхом мечтаний, но Сардик не умеет водить машины.

Сардик – нет, а ангел – да.

Вот он с легкостью открывает водительскую дверь ипроскальзывает внутрь, как скользнул бы в постель к возлюбленному. Так и есть:Энцо – возлюбленный, а Сардик – третий лишний.

Обычная история.

Э-э, нет. Время обычных историй кончилось.

… – Привет, давно не виделись! -

сказала левая половина Сардика, пытающаяся утвердиться накраешке пассажирского сиденья. Правая все еще находилась снаружи, во властисумерек: ерзала пяткой по асфальту, цеплялась пальцами за дверь.

Так и не разогнавшись толком, Ёлка резко сбросила скорость:

– Ты?! Опять за мной следишь?!

– Нет, просто не могу без тебя. Любовь с первоговзгляда – слыхала про такое?

– Краем уха. Забирайся, и валим отсюда по-скорому.

«По-скорому» и впрямь оказалось сверхзвуковым:

Сардик выдохнуть не успел, как они слегка задержались насветофоре у Сампсониевского моста, перелетели через него, нырнули в тоннель подЛитейным и, вырвавшись на волю, пошли по набережным. Спидометр показывалкосмические, на взгляд Сардика, значения: что-то около ста пятидесяти кэмэ вчас. Или того больше.

– Участвуешь в гонках? – сглотнув слюну, спросилон.

– Ага.

– А хозяин в курсе?

– Ты кого имеешь в виду?

– Альбрехта. Немца.

– Этого урода?

Ёлка засмеялась, и Сардик засмеялся вместе с ней: нет же,нет! – смех Сардика, радостный, хорошо тренированный, похожий наэфиопского марафонца, бежал впереди Ёлкиного смеха, указывая дорогу.Грушевидной фигуры Альбрехтика на дороге не наблюдалось, да и как ейвозникнуть, если сама Ёлка назвала немца уродом? Значит, Альбрехтик ей ненужен, как не нужны блага, ему сопутствующие. Значит, в ее раннем уходе отСардика был заключен совсем другой смысл.

Неопасный.

Для любви Сардика – во всяком случае.

– Я тоже подумал, что он урод.

– Ты поэтому не продал ему картину?

– Нет. Потому что хотел подарить картину тебе.

– Спасибо. Но я не очень-то разбираюсь в живописи…

Стоп-стоп, старичок, от картины остались одни воспоминания,обрывки холста, разве ты забыл?.. Еще один вариант неприготовленного какао (апопросту – вранья) исключен; отныне Сардик не собирается лгать и прикидыватьсякем-то другим, исключительным. Незабываемым, как Энцо. Он останется самимсобой, а там посмотрим, что произойдет.

– …Да ладно, черт с ней, с картиной. Тем более что я ееуничтожил. Порвал на части.

– Творческая неудовлетворенность? – Ёлка и недумала сочувствовать, но это не покоробило Сардика.

– Я был очень расстроен, когда ты ушла с этим уродом.Вот и избавился от картины.

– И при этом хочешь подарить ее мне?

– Я напишу другую.

– Такую же?

– Я же сказал – другую…

– Нарисуй кота.

– Как скажешь.

– Своего кота.

– Я могу нарисовать твоего. И если будет желание – егои тебя вместе.

– У кого будет желание? У меня? У тебя? У кота?..

Ёлка снова принимается хохотать как безумная, а ведь вполнемогла бы ограничиться легкой иронической усмешкой. Последние несколько минутона пребывает в состоянии крайнего нервного возбуждения: на щеках горитрумянец, глаза влажно сверкают, черты лица обострились. Но назвать ее «сошедшейс ума» – язык не повернется; «влюбившаяся» или «влюбившаяся с первого взгляда»– так будет вернее. Она влюблена, Сардик знает об этом, – неизвестнооткуда, но знает. Потому и сидит тихонько, вжавшись спиной в кресло. Смотретьна влюбившихся с первого взгляда людей еще невыносимее, чем наблюдать заспидометром, чья стрелка приближается к ста пятидесяти.

,-т– Ты не можешь ехать помедленнее? – просит Сардик,рискуя показаться жалким неженкой, слюнтяем, трусишкой. Слова, определяющие егосущность, можно множить и множить, набрасывать друг на друга, как обручи в игресерсо, – суть от этого не меняется. Ёлка никогда не будет относиться кнему хуже, чем сейчас. И лучше – тоже не будет. Она слишком занята своей новойлюбовью – с первого взгляда. Но Сардик здесь совершенно ни при чем.

– Помедленнее, пожалуйста.