– Роуан, я готов сразиться с ним голыми руками, еслипонадобится.

Он подошел к ней. Где здесь зажигается свет? Он протянулруку, пытаясь нащупать медную лампу возле кресла, но Роуан развернулась иобрушилась на него.

Он увидел занесенный над ним шприц.

– Нет, Роуан!

В ту же секунду в его руку вонзилась игла.

– Боже, что ты со мной сделала?!

Ноги у Майкла подкосились, и он рухнул на бок, а вслед за нимупал светильник.

Лежа на полу, глядя немигающим взглядом на острые шипыразбитой лампочки, он попытался произнести имя жены, но губы не слушались.

– Спи, мой дорогой, – донесся до него голосРоуан. – Я люблю тебя. Люблю тебя всей душой.

Где-то очень далеко набирали номер телефона. Ее голос звучалочень слабо, а слова… что она там говорит? Она позвонила Эрону. Да, Эрону…

И когда его подняли, он произнес имя Эрона.

– Ты едешь к Эрону, Майкл, – прошепталаона. – Он о тебе позаботится.

– Без тебя не поеду, Роуан… – начал было он, ноопять куда-то провалился, а потом машина тронулась с места…

– Вы поправитесь, мистер Карри, – произнескакой-то мужчина. – Мы едем к вашему другу. Пока просто лежите спокойно.Доктор Мэйфейр сказала, что с вами ничего не случится. Все будет отлично.

Отлично, отлично, отлично…

Продажные наемники! Вы ничего не понимаете. Она ведьма. Онанавела на меня порчу своим проклятым ядом То же самое Шарлотта проделала сПетиром А вам она солгала.

Огни горели только на елке, весь дом спал в теплой темноте,если не считать этого мягкого света. Холод стучался в окна, но не мог войти.

Она сидела в центре дивана, скрестив ноги и сложив руки, ине мигая смотрела в высокое зеркало на другом конце комнаты, едва различаябледные отблески люстры.

Стрелки напольных часов медленно двигались к полуночи.

«Вот и наступила ночь, которая так много значила для тебя,Майкл. Ночь, которую мы должны были встретить вместе. А теперь ты так далеко отменя, словно оказался на другом конце света. Все простое и красивое сейчасдалеко от меня. Точно так было в тот канун Рождества, когда Лемле вел меня всвою темную секретную лабораторию. Но какое отношение все эти ужасы имеют ктебе, мой дорогой?»

Всю оставшуюся жизнь – долгую ли, короткую, или почтиникакую, – всю свою жизнь она будет помнить лицо Майкла в ту минуту, когдаударила его; она будет помнить его голос, когда он умолял ее; она будет помнитьпотрясенный взгляд, когда она всадила иглу шприца ему в руку.

Так почему в ней не осталось чувств? Почему внутри только этаиссушающая пустота? Мягкая фланелевая ночная рубашка висела на ней свободно,босые ноги утопали в теплом китайском ковре. И все же ей было холодно инеуютно, будто никогда больше ей не суждено ощутить тепло и покой.

В центре комнаты возникло какое-то движение. Ель вздрогнулавсеми ветвями, и в тишине раздался едва уловимый звон серебряных колокольчиков.Крошечные ангелы с позолоченными крылышками заплясали на своих длинных золотыхнитях.

Сгущалась тьма.

– Мы приближаемся к заветному часу, моя возлюбленная.Настает время выбора.

– О, да у тебя душа поэта, – сказала она,прислушиваясь к слабому эху собственного голоса в огромной комнате.

– Поэзии я научился у людей, любовь моя. У тех, кто втечение тысяч лет воспевает эту ночь всех ночей.

– А теперь ты намерен научить меня науке, ведь я незнаю, как провести тебя через барьер.

– Неужели? А разве ты не всегда знала это?

Она не ответила. Ей казалось, что вокруг нее сгрудилисьсобственные сны: промелькнет какой-то образ – и тут же исчезнет… И от этогохолод и острота одиночества становились еще более невыносимыми.

Тьма постепенно сгущалась. В плотных крутящихся вихрях онаразличила какие-то очертания. Как ей показалось, это были человеческие кости.Сначала они словно танцевали в свете елочных огней, соединяясь вместе, потомначали обрастать мышцами, а потом вдруг на нее уставились яркие зеленые глаза –появилось его лицо.

– Час почти пробил, Роуан, – сказал он.

Она в изумлении смотрела, как шевелятся губы. Увидела, какблеснули зубы. Не сознавая, что делает, она поднялась с дивана и подошла к немусовсем близко, завороженная красотой его лица. Он смотрел на нее сверху внизслегка потемневшими глазами, и его светлые ресницы казались при этом освещениизолотыми.

– Оно почти совершенно, – прошептала Роуан.

Она дотронулась до его лица, медленно провела пальцем пощеке и остановилась на твердом подбородке. Ее левая рука очень осторожно леглаему на грудь. Она закрыла глаза, прислушиваясь к биению сердца, и буквальноувидела его внутри грудной клетки. А может, это была всего лишь копия сердца?Крепче зажмурившись, она представила себе, как кровь проходит через артерии иклапаны сердца, разливаясь по всему телу.

– Тебе только и нужно, что сдаться! – Она смотрелана него не мигая, а его губы растянулись в улыбке. – Несопротивляйся, – сказала она. – Разве ты не видишь, что ты уже всесделал!

– Неужели? – спросил он. Лицо работало идеально:мускулы сокращались и выпрямлялись, глаза прищуривались, как у всякогочеловека, когда он сосредоточен. – Ты думаешь, что это тело? Это копия!Скульптура, статуя. Это ничто, сама знаешь. Ты думаешь, что можешь заманитьменя в эту оболочку из мельчайших безжизненных частиц, чтобы командовать мной?Хочешь сделать из меня робота? Чтобы потом уничтожить?

– Что ты такое говоришь? – Она отпрянула. – Яне могу тебе помочь. Я не знаю, чего ты хочешь от меня.

– Куда направилась, дорогая? – спросил он, слегкавздернув брови. – Думаешь, от меня можно убежать? Взгляни на часы, моякрасавица, Роуан. Ты знаешь, чего я хочу. Скоро наступит Рождество, мояпрелесть. Еще немного – и пробьет час, когда в этом мире родился Христос, когдамир наконец обрел плоть. И я тоже буду рожден в этот час, моя прекраснаяведьма. Я покончил с ожиданием.

Он метнулся вперед, его правая рука сомкнулась у нее наплече, а другую он положил ей на живот, и тогда ее пронзило обжигающее,тошнотворное тепло.