правами, а в краю фанатиков и рабов, которые, пресмыкаясь, поклоняются своему повелителю и целуют руку, что вот-вот их закабалит». Подданные с восторгом приветствовали его, и Фердинанд сразу продемонстрировал свое отношение к распоряжениям Регентского совета относительно его прибытия в Мадрид. Проехав Сарагосу, он направился в Валенсию, а там его план восстановления положения 1808 г. обрел существенную поддержку. Произошло два важных события: генерал Элио, генерал-капитан Валенсии, выступил с речью о необходимости реставрации абсолютной власти монарха, а сочинение, которое подписали треть депутатов кортесов, избранных в 1813 г.[262], послужило королю основанием для восстановления абсолютизма и отмены всех законодательных и конституционных актов, принятых Кадисскими кортесами. Стремление все время начинать с нуля превратится в обычай. Прав был Хуан Валера[263], когда писал, что исторический период, начавшийся с возвращения Фердинанда VII, подобен «савану, который Пенелопа ткала и распускала, — это постоянная череда мятежей и контрмятежей, конституций, что рождаются и умирают, органических законов[264], которые отменяют, не успев дописать…»

Новая испанская государственность появилась на свет в результате королевского мятежа или переворота, направленного против кортесов, конституции и политиков, стремившихся построить государство на основе суверенитета нации. Произошел возврат к абсолютизму, начались преследования либералов, покидавших страну, чтобы избежать тюремного заключения, и «офранцуженных», сотрудничавших с захватчиками. Общая участь — изгнание — постигла и либералов, и «офранцуженных», которые еще недавно, во время гражданской войны, были врагами. Институты власти, предусмотренные конституцией, отменялись, а на их месте предполагалось воссоздать советы и секретариаты Старого порядка с одним отличием: король собирался править напрямую, что означало, как известно, правление камарильи[265]. Государственные секретари назначались и отправлялись в отставку по воле короля; система внутренней государственной администрации — генерал-капитанства, аудиенсии и канцелярии — была восстановлена, а новые конституционные органы так и не успели вступить в силу.

Поворот вспять, возврат к ушедшим временам, в свою очередь, затронул и Церковь: религиозные ордена, инквизиция, орден иезуитов, десятина были восстановлены. Исключением стали только церковные имущества, секуляризованные до 1814 г.: государственная казна не могла расстаться с таким богатством. Дворянство не сумело вернуть всю свою власть. Владельческие права на земли и ренты ему возвратили, однако судебные права все-таки остались прерогативой короля. Традиционные привилегии корпораций, например права Месты, также были восстановлены, к естественному недовольству землевладельцев, которые намеревались возделывать пустоши и пастбища. Юридическое равенство и свободная частная собственность были аннулированы, их заменили старинные привилегии и сеньориальные ренты.

Все это произошло в мгновение ока: новому королю ничего не стоило очистить государство от либералов и ликвидировать все их достижения. Новые институты, предусмотренные конституцией, не успев укорениться, были уничтожены. Конституцию отменили, а первые ординарные кортесы, избранные в 1813 г., распущены согласно декрету, объявившему, что все предшествующие события «будут исторгнуты из череды времен». Фердинанд VII ни перед чем не останавливался — он уничтожил даже само время своего отсутствия в Испании. Пустоту заполнили институты абсолютной монархии. А для того чтобы творцам нового, пусть так и не родившегося государства не пришло в голову возобновить свою деятельность, их подвергали тюремному заключению. Многие отправились в изгнание. Исход 12 тыс. либералов и их семейств положил начало новой эпохе эмиграций.

Был ли способен политический режим, восстановленный после шести лет кризиса, который он же и спровоцировал, направить государство на путь выздоровления и прогресса? И такая вероятность, видимо, существовала, ведь хотя после победы над Наполеоном I Бонапартом в Европе повеяло реставрацией, однако реформы были возможны. Но в результате череды войн в Испании экономика оказалась парализованной, внутренний рынок дезорганизован, казна была пуста, а государственный долг взлетел до небес. Только при условии восстановления социальной легитимности и проведения глубокой финансовой реформы испанское государство могло встать на ноги, а подобные преобразования должны были затронуть интересы тех, кто организовал реставрацию абсолютизма и кто столь быстро снова оказался у власти. Так и случилось, что попытки финансовой реформы, особенно введение единого налогообложения, предложенное Мартином де Гарай в 1817 г., привели к росту государственного долга. Государство неуклонно двигалось к банкротству.

В условиях недееспособного государства сохранение заморской империи оказалось невозможным. Однако именно стремление удержать колонии стало источником первого масштабного кризиса, постигшего королевский план «отрицания времени». В Америке не приветствовали реставрацию абсолютизма. Приблизительно с 1816 г. Аргентина, Уругвай и Парагвай стали независимы де-факто, и к 1819 г. их примеру готовы были последовать Венесуэла и Колумбия, что требовало создания армии, способной подавить восстание и восстановить власть метрополии. В свою очередь, хорошо организованная, вооруженная, накормленная и одетая армия требовала наличия такого фискального аппарата и такой платежеспособности налогоплательщиков, о каких реставрированная монархия не могла и мечтать. Между тем армия численно разрасталась подобно опухоли, особенно за счет пополнения командного состава лидерами партизанских отрядов и офицерами, вернувшимися из французского плена. Избыток командиров, смешение профессиональных военных и партизан в соединении с печальным состоянием плохо снабженной и мало дисциплинированной армии — все это служило питательной средой для появления недовольных всех мастей, что предвещало мятежи, распространявшиеся, как эпидемия.

Фердинанд VII справлялся с опасностью, пока речь шла о восстаниях, организованных вождями партизанских отрядов, такими как Эспос-и-Мина, или окруженными романтическим ореолом генералами вроде Диаса Порлиера или Ласи. Однако в 1820 г. многочисленная армия, расквартированная в Лас-Кабесас-де-Сан-Хуан, в 60 км от Кадиса, в ожидании кораблей с целью отправки в колонии откликнулась на призывы своего отважного командира, подполковника Рафаэля дель Риего, который, в свою очередь, был связан с кадисскими либералами, обещавшими ему поддержку в случае мятежа. Среди них оказались те, кому была суждена выдающаяся политическая карьера, — Франсиско Хавьер Истурис и Хуан Альварес Мендисабаль. Гражданский заговор в Кадисе и военное восстание слились воедино. И хотя удача отвернулась от Риего и взять Кадис ему не удалось, слухи о его подвигах побудили к восстанию другие военные части, подготовленные к отправке в Америку в Эль-Ферроле, Ла-Корунье и Виго.

Через три месяца Риего одержал неожиданную победу на фоне бездействия власти, которая ему не противостояла, и пассивности населения, которое не проявило заинтересованности в событиях. Подобно тому как шесть лет назад либералам пришлось уступить под нажимом сторонников абсолютной монархии, королю ничего не оставалось, кроме присяги той самой конституции, которую он же объявил ненаписанной и никогда не действовавшей.

Либералы у власти

Началось так называемое либеральное трехлетие. Либералы пришли к власти и воссоздали то, что король разрушил: восстановили конституцию и предусмотренные ею органы местной власти, отменили инквизицию. После победы Риего король назначил Временную консультативную хунту, которая призвана была замаскировать неопределенную ситуацию, создавшуюся после мятежа (хотя ей это плохо удавалось). Само название нового государственного органа, наделенного исполнительной властью, — хунта — напоминало