председателя Совета министров было воспринято как проявление слабости правительства и спровоцировало восстания «восторженных» либералов (или прогрессистов). Мятежи начались в Сарагосе и в течение лета 1835 г. перекинулись на Андалусию, Эстремадуру, Валенсию и Ла-Корунью. Итак, революция продолжалась, как заметил Рамон Сантильян[282], наблюдавший за развитием событий из Министерства финансов; действительно, она продолжалась от правительства Сеа до Мартинеса де ла Роса, а затем власть оказалась в руках Мендисабаля[283]. Имя его было известно, чего нельзя было сказать о ресурсах, которые могли бы послужить основой его политики. Именно Мендисабаль пожинал политические плоды быстрого развития революции от реформаторского абсолютизма к власти прогрессистов, с краткой остановкой на правительствах «умеренных» либералов.

В сентябре 1835 г., спустя ровно два года после смерти Фердинанда VII, Мендисабаль сформировал правительство. На этот раз его программа была радикальной и хорошо продуманной: завершить войну, опираясь только на национальные ресурсы; окончательно решить судьбу религиозных конгрегаций; законодательно закрепить права и свободы, связанные с режимом политического представительства; организовать и обеспечить государственный кредит и гарантировать, опираясь на прерогативы Трона, права и обязанности граждан. И действительно, политический курс определяла война, а Мендисабаль вел себя как единственный политик, способный положить ей конец. Для этого нужно было пополнить действующую армию 100 тыс. солдат, что требовало новых ресурсов. В обстановке мятежей, благодаря которой Мендисабаль пришел к власти, нельзя было вводить новые налоги или повышать старые, а получить кредит за рубежом невозможно, не урегулировав проблему невыносимого государственного долга. Мендисабаль нашел (или думал, что нашел) решение проблемы в роспуске монастырей и национализации их имущества, которое поступало на аукционные торги.

Не в первый раз государство выставляло на продажу имущество Церкви. В последнее десятилетие правления Карла IV были распродано имущество Церкви на сумму 1,6 млрд реалов, а с начала Регентства, т. е. с началом карлистской войны, грабежи монастырей, поводом для которых служили обвинения монахов в поддержке претендента, стали постоянным явлением. Граф Торено, представитель «умеренных», восстановил декрет 1823 г. и тем самым распустил монашеские ордена и изгнал орден иезуитов, а их имущество пустил на амортизацию государственного долга. Декретом о закрытии монастырей от 8 марта 1836 г. Мендисабаль фактически законодательно подтвердил то, что уже два года являлось свершившимся фактом: большинство монастырей было заброшено; во многих городах они превратились в прибежище маргиналов, воров и проституток. Тем самым он приблизился к своей цели — организовал конфискацию и последующую распродажу движимого и недвижимого имущества, которое оказалось в распоряжении государства. Так, согласно декрету от 19 февраля 1836 г., началась дезамортизация церковных имуществ, известная в дальнейшем как дезамортизация Мендисабаля.

Согласно этому закону распродаже подлежала собственность распущенных религиозных орденов и то имущество, которое уже было объявлено национальным. Оно поступало на аукционные торги, причем покупатели могли расплачиваться как наличными деньгами, так и векселями консолидированного государственного долга. Государственные векселя принимались по их номинальной стоимости, несмотря на очевидную девальвацию, что приносило их обладателям дополнительную выгоду. Впоследствии Мануэль Асанья[284] справедливо назовет распродажу земель по декрету Мендисабаля «роскошной приманкой» для прожорливых нуворишей. В конечном счете эта политика была направлена на скорейшую амортизацию государственного долга и на создание новых экономических интересов и таким образом, по словам Рамона Сантильяна, на формирование «новых, многочисленных и решительных сторонников либеральных институтов». Закон привели в исполнение без промедления (в течение нескольких лет в продажу поступило около 4 тыс. владений религиозных институтов), что потенциальные покупатели воспринимали как гарантию прав собственности и не чувствовали себя обманутыми, как во время Реставрации. Тогда земли, распроданные во времена либерального трехлетия, были возвращены прежним владельцам.

Мендисабаль опирался на новую буржуазию, которая формировалась благодаря сделкам между правительством и предпринимателями — операциям с государственными долговыми обязательствами, военным поставкам, покупке дезамортизированного имущества. Одновременно он уделял внимание и городским низам, ремесленникам, людям, работавшим по найму: была создана новая версия национальной милиции, которая стала называться национальной гвардией для того, чтобы подчеркнуть ее роль как гаранта безопасности и порядка. Имущим классам, которые иногда стремились попасть в ряды новой милиции, обещали возможность обогащения; народные низы привлекала перспектива завершения революции и лучшего будущего; а вместе им прочили укрепление монархии, власть закона, гарантию прав собственности. Чтобы двигаться в этом направлении, Мендисабаль не стал восстанавливать Конституцию 1812 г., как того требовали прогрессисты, однако назначил в октябре 1835 г. муниципальные выборы, а в феврале следующего года — выборы в кортесы.

Вот тогда-то и сформировались два политических направления, которые в течение всего XIX в. станут основой системы династических партий: прежние «восторженные», известные в дальнейшем как прогрессисты, и «умеренные», объединившие в своих рядах консервативные либеральные группы и деятелей, взгляды которых восходили к просвещенному или реформаторскому абсолютизму[285]. Первых отличало стремление к демократической политике, т. е. расширению избирательного права, выборности муниципалитетов и алькальдов, защите (правда, без крайностей) верховенства прав парламента над правами короля, ускорению реформ, ориентации на общественную дискуссию в популистском духе и защите национальной милиции как своеобразного воплощения «вооруженной нации» — оплота Конституции. Вторые стояли за поиски золотой середины, враждебно относились к демократии, которую считали прикрытием анархии, защищали доктрину совместного суверенитета кортесов и короля[286], принцип государственной централизации; мэры, с их точки зрения, должны были назначаться правительством. «Умеренные» являлись сторонниками элитарной политической культуры и выступали за ограничение народного суверенитета путем цензового избирательного права; они ратовали за устойчивую связь между политикой и интересами предпринимателей, которую считали гарантией стабильности власти. В будущем «умеренные» будут выдавать свою идеологию за историческую конституцию испанской нации и воплощение национального духа.

А в это время развитие политической борьбы определяла гражданская война, исход которой был пока неясен. Даже пятая часть обещанных Мендисабалем 100 тыс. солдат не была набрана; военная удача явно отвернулась от либералов, а средства, полученные от продажи церковных имуществ, не покрывали военные расходы. Старые друзья и единомышленники Мендисабаля перешли на сторону «умеренных». Например, прежние первые министры, Торено и Мартинес де ла Роса, стали строить заговоры против Мендисабаля, и в конце концов королева-регентша передала пост главы правительства Истурису, прогрессисту, ставшему «умеренным». Он начал с роспуска кортесов, в которых «умеренные» не обладали большинством, и назначил всеобщие выборы. Так была создана традиция, которая превратится в основу политической системы: король или королева меняют председателя правительства и поручают ему распустить кортесы и назначить новые выборы, чтобы создать парламентское большинство, которое бы обеспечило ему право на власть. Но первое применение этой процедуры совпало с новым подъемом общественного движения, начавшегося еще в период назначения Мендисабаля главой правительства. В крупных городах произошли политические манифестации; в Мадриде национальная гвардия потерпела поражение, пытаясь подавить народное восстание под конституционными лозунгами, а