о революционной традиции времен войны за независимость. В то же время монарх по-прежнему обладал верховной властью, поэтому этот институт именовался консультативным. В любом случае именно хунта предприняла первые шаги, чтобы восстановить то, что было разрушено в 1814 г.: король назначил правительство, состоявшее из либералов, в буквальном смысле вышедших из тюрем, а те в согласии с хунтой организовали выборы в городские советы и созыв новых кортесов. Был восстановлен и Закон о свободе печати, появились газеты, началось издание книг и памфлетов; тем самым пространство публичной дискуссии расширилось, преодолев границы, установленные старыми элитами. Появились патриотические общества, или общества Друзей свободы, конституции, порядка. Снова наступили времена, когда в городской среде, в кафе и салонах, на митингах, а также в широко распространившихся памфлетах зазвучало свободное слово, письменное и устное, и так формировалось общественное мнение, уже не ограниченное, как десять лет назад, территорией города Кадиса.

Новое правительство состояло из деятелей, которые восемью годами ранее приняли Кадисскую конституцию; и представительность его была обеспечена участием Агустина Аргуэльеса[266], ныне министра внутренних дел (Gobernación del reino). Их стали называть «людьми двенадцатого года» (doceanistas) или «умеренными» (модерадо), чтобы отличить от другой группы либералов, пополнившейся представителями нового поколения, которые не участвовали в кадисских преобразованиях, но очень активно действовали в патриотических обществах и стремились довести до конца — причем быстро — революцию, прерванную реставрацией абсолютизма. За плечами у политиков, которые являлись творцами кадисских реформ, был не только горький опыт поражения — у них было время, чтобы умерить свой революционный пыл. Тюрьма и изгнание заставили их осознать, что недостаточно конституцию создать — необходимо утвердить ее на прочных основах, чтобы она превратилась в эффективный инструмент государственного управления. Их девиз — «свобода и порядок» (или наоборот) — отражает стратегию компромисса с реформистскими элитами Старого порядка и в то же время убежденность в том, что невозможно достичь цели революции, т. е. свободы, если не основать ее на новом социально-политическом порядке, который гарантирует стабильность частной собственности.

Итак, либералы приступили к делу. Они созвали кортесы, но не объявили их учредительными. Ведь теперь проблема заключалась не в самой конституции, поскольку король уже поклялся ей в верности, а в том, чтобы создать законодательство и институты, которые бы обеспечили переход юридических полномочий от Старого порядка к новому социальному устройству и привели бы к созданию новой государственности. В кортесах либералам не пришлось соперничать с оппозицией, связанной с «раболепными»[267] 1810–1812 гг., и они сумели дополнить кадисскую программу реформ законами, призванными гарантировать свободу экономической деятельности, которая, в свою очередь, обеспечила рациональное функционирование единого внутреннего рынка. Помимо свободы торговли и утверждения права частной собственности, либералы осуществили реформу правовой основы владельческих отношений, отменив сеньориальный режим и сняв юридические ограничения на свободное рыночное обращение так называемого «связанного имущества», т. е. майоратов, земель «мертвой руки», владений Церкви. Они отменили все обязательства феодального происхождения и потребовали от сеньоров представить документы, подтверждавшие владельческие права на землю. Реформаторы пошли еще дальше, приняв Закон о монастырях (Ley de Reforma del Clero Regular), согласно которому закрывались все монастыри, в которых было меньше двадцати четырех насельников, с распродажей их имущества. Речь шла о сокращении государственного долга, который новое правительство признало, несмотря на то что его сумма, 14 млрд реалов, уже отягощавшая бюджет, в 20 раз превышала ожидаемые государственные расходы, составлявшие в 1820 г. 703 млн реалов. Преобразования были направлены и на подрыв огромной власти Католической церкви, сокращение числа монашествующих и освобождение хозяйственной деятельности от мертвого груза «связанного имущества».

Вначале вся эта реформаторская деятельность не вызвала противодействия со стороны приверженцев абсолютизма. Фердинанд VII постоянно сдавал позиции и одновременно занимался поисками любой поддержки для осуществления второй реставрации. Однако накаленная политическая обстановка в городах, слабые надежды на помощь армии, тот факт, что преобразования не были направлены против имущих классов, а, напротив, соответствовали их интересам, открыв доступ к львиной и лучшей доле имущества, выставленного на продажу, не позволяли королю организовать контрреволюционные силы. Тем не менее при первой возможности он выразил недовольство развитием событий, добавив ложку дегтя в свою приветственную речь на открытии сессии кортесов[268], что привело к первому кризису правительства. Его покинули так называемые «узники» (опальные в прошлом политики, получившие свободу в 1820 г.), а в марте 1821 г. пополнили новые модерадо. Правительство, возглавляемое Эусебио Бардахи, осмелилось сместить Риего с поста генерал-капитана Арагона. Это решение вызвало активное сопротивление в прибрежных городах, от Ла-Коруньи до Барселоны, и внутренних районах, в Сарагосе и Севилье.

Вместе с тем роялисты пока сохраняли спокойствие, чего нельзя было сказать о либералах, известных как «восторженные» (эксальтадо). Противоречия между группами, представлявшими разные поколения либералов, нарастали. В феврале 1822 г. следующий кризис привел к смене правительства, и борьба за власть обострилась. Премьер-министром стал Мартинес де ла Роса, «человек двенадцатого года», в то время выступавший за сделку и соглашение с традиционной олигархией. На самом деле, едва получив власть, либералы отчетливо разделились на две группы, каждая из которых доминировала в разных политических и социальных сферах. «Восторженные» преобладали в армии, в патриотических и тайных обществах, «умеренные» контролировали правительство; между тем развитие политических событий указывало на то, что «восторженные» вытеснят «умеренных» из институтов власти. Намерения правительства распустить армию Риего, закрыть патриотические общества и ограничить свободу печати вызвали сопротивление «восторженных» и их тайных обществ — комунеро[269] и масонов, которые к тому времени опирались на поддержку народа и национальной милиции[270].

Последней каплей стало противостояние королевской гвардии и жителей столицы во время возвращения короля в Мадрид. Одни приветствовали абсолютного монарха, другие кричали: «Да здравствует Конституция!» Фердинанд VII приказал гвардейцам взять город под контроль, на что городской совет ответил мобилизацией милиции. Стычка между королевской гвардией и милицией 7 июля закончилась поражением гвардейцев. Милиция таким образом превратилась в оплот конституции и в военную силу революции. Король воспользовался развитием событий и подтолкнул революцию к пропасти: размежевание между двумя главными либеральными группами, «восторженными» и «умеренными», стало свершившимся фактом; последние утратили свое влияние в правительстве, оставалось дождаться раскола среди «восторженных», чтобы нанести им смертельный удар. И сделал это не кто-нибудь, а «Сто тысяч сынов Святого Людовика», армия, посланная из Франции по распоряжению держав — членов Священного союза[271]. Французские войска не встретили никакого сопротивления; напротив, их поддержали роялисты от Пиренеев до Кадиса, что и положило конец либеральному трехлетию. Фердинанд VII, которого правительство «восторженных» притащило за собой в Кадис[272], был освобожден и восстановлен во всей полноте власти: 1820 год остался позади, по словам Ларры[273],