— Профессор должен связаться со мной сегодня до восьмивечера, потому что в следующий раз боль будет куда сильнее. И лечитесь сами,миссас, слышите меня? Скажете кому-нибудь, что я был здесь, и я вас убью, — вотчто сказал Дули. А в записке, пришпиленной к блузке, добавил: «Давайте закончимс этим делом, и мы оба будем счастливы». Подписано: «Ваш добрый друг Зак!»

Лизи понятия не имела, как долго она пролежала в обмороке вовторой раз. Когда пришла в себя, увидела, что её разорванный бюстгальтершвырнули в корзинку для мусора, а записку пришпилили с правой стороны блузки.Левая сторона пропиталась кровью. Она расстегнула пуговицы, бросила на ранукороткий взгляд, застонала и отвела глаза. Выглядело всё хуже, чем то, чтоАманда когда-либо делала с собой, включая тот случай с пупком. Что же касалосьболи… она помнила что-то огромное и лишающее сознания.

Наручники Дули с неё снял и забрал с собой, зато оставилстакан воды. Лизи с жадностью её выпила. Однако когда попыталась подняться,ноги так дрожали, что не могли её держать. Так что она выползла из ниши наруках и коленях, пятная ковёр Скотта кровью и кровавым потом (ладно, ей никогдане нравился этот белый ковёр, выставляющий напоказ каждую пылинку), сприлипшими ко лбу волосами, слезами, высыхающими на щеках, кровью, образующейкорочку на носу, губах, подбородке.

Поначалу она думала, что ползёт к телефону, возможно, чтобыпозвонить помощнику шерифа Баттерклаку, несмотря на предупреждение Дули инеспособность управления шерифа округа Касл предупредить первую попыткупокушения.

Потом эта строка из стихотворения (доводы против безумия)начала вновь и вновь звучать в голове, и она увидела, что кедровая шкатулкадоброго мамика перевёрнута и лежит на ковре между лестницей вниз и столом,который Скотт называл Большой Джумбо Думбо. А содержимое кедровой шкатулкимусором валяется на том же ковре. И она поняла, что её целью была шкатулка ивсё, что из неё вывалилось. А особенно ей требовалась та жёлтая вещица, чтолежала на согнутом пурпурном меню отеля «Оленьи рога».

Доводы против безумия проваливаются с мягким, шуршащимзвуком.

Из одного из стихотворений Скотта. Он написал их немного, ате, что написал, практически никогда не публиковались: он говорил, что онинехороши и пишет он их для себя. Но она полагала, что как раз это было дивнокак хорошо, пусть даже и не до конца понимала его смысл, да и просто о чём оно.Особенно ей нравилась первая строка, потому что иногда ты слышишь, как уходятвещи, не так ли? Они проваливаются, уровень за уровнем, оставляя дыру, вкоторую ты можешь заглянуть. Или упасть, если утратишь бдительность.

СОВИСА, любимая. Тебе падать в нору кролика, так чтохорошенько к этому подготовься.

Дули, должно быть, принёс шкатулку доброго мамика в кабинет,думая, что она имеет отношение к тому, что ему хотелось заполучить. Такие люди,как Дули и Герд Аллен Коул, он же Блонди, он же мсье Динг-донг-ради-фрезий,думают, что всё имеет отношение к тому, что они хотят заполучить, не так ли? Ичто, по мнению Дули, хранилось в кедровой шкатулке? Секретный список рукописейСкотта (возможно, зашифрованный)? Бог знает. В любом случае он вывалилсодержимое шкатулки на пол, увидел, что это ерунда (ерунда для него), а потомпотащил вдову Лэндон в глубь кабинета, ища, к чему её можно приковать до того,как она придёт в себя. Трубы под раковиной очень даже ему подошли.

Лизи медленно, но верно подползала к разбросанномусодержимому шкатулки, её взгляд не отрывался от жёлтого вязаного квадрата. Оназадалась вопросом: а смогла бы найти эту вещицу сама? И решила, что ответ —нет, она уже досыта наелась воспоминаниями. Теперь, однако…

Доводы против безумия проваливаются с мягким, шуршащимзвуком.

Похоже на то. И если бы её драгоценный пурпурный занавеснаконец-то упал, она бы услышала тот самый мягкий, шуршащий звук? Её бы этосовершенно не удивило. Занавес, судя по всему, не очень-то отличался отпаутины: посмотрите, сколько она уже вспомнила.

Хватит, Лизи, ты не решишься, прекрати.

— Сама прекрати, — прохрипела она. Её изувеченная грудьпульсировала болью и горела. Скотта ранили в грудь, теперь настала её очередь.Она подумала о том, как он вернулся на лужайку её дома в ту ночь, вышел изтеней, тогда как Плутон лаял и лаял на соседнем участке. Скотт протягивал к нейто, что раньше было рукой, а ныне превратилось в какое-то кровавое месиво, изкоторого торчало нечто похожее на пальцы, Скотт сказал ей, что это — кровь-бул,для неё. Скотт потом отмачивал это порезанное мясо в тазу, наполненном слабымчаем, говоря ей, что этому способу (Пол это придумал) его научил брат. Говоряей, что все Лэндоны поправляются очень быстро, по-другому им нельзя. Памятьпроваливается ещё на один уровень, туда, где они со Скоттом сидят под конфетнымдеревом четырьмя месяцами позже. «Кровь лилась потоком», — сказал ей Скотт, иЛизи спросила, вымачивал ли потом Пол свои порезы в чае, на что Скотт ответил«нет»…

Прекрати, Лизи… он ничего такого не отвечал. Ты не спросила,а он не ответил.

Но она спрашивала. Она спрашивала Скотта обо всём, и он ейотвечал. Не тогда, не под конфетным деревом, позже. Той ночью, в постели. В ихвторую ночь в отеле «Оленьи рога». После того как они занимались любовью. Какона могла забыть?

Какое-то мгновение Лизи полежала на белом ковре, отдыхая.

— Никогда не забывала, — сказала она. — Просто находилосьэто в пурпуре. За занавесом. Большая разница.

Она вновь уставилась на жёлтый квадрат и поползла. Я уверен,что лечение чаем появилось позже, Лизи. Да, я это точно знаю.

Скотт лежал рядом с ней, курил, наблюдал, как дым отсигареты поднимается всё выше и выше, туда, где исчезает. Так же, как исчезаютполосы на столбе с красно-белыми спиралями[87]. Как иногда исчезал сам Скотт.

Я знаю, потому что это произошло, когда я решал дроби:

В школе?

Нет, Лизи, сказал он это таким тоном, словно она и самадолжна была знать. Спарки Лэндон был не из тех отцов, которые отправляют детейв школу. Я и Пол — мы учились дома. Обычную школу отец называл «загоном дляослов».

Но порезы Пола в тот день… день, когда ты прыгнул со скамьи…они были глубокие? Не какие-то царапины?

Долгая пауза, в течение которой он наблюдал, как дымподнимается, застывает и исчезает, оставляя после себя толькосладковато-горький запах. Наконец бесстрастное: Отец резал глубоко.

Такая сухая определённость не подразумевала комментариев,вот она и промолчала.

А потом он добавил: В любом случае это не то, что ты хочешьспросить. Спрашивай, что хочешь, Лизи. Давай, и я тебе отвечу. Но ты должнаспросить.