– …Не стоит соваться туда, Доминик.

– Я просто поговорю с ним.

– Что это изменит?

– Я хочу вернуть все, как было, – неожиданнозаявляет Доминик после паузы.

– Вряд ли это получится.

– Я хочу вернуть тебя.

Расстояние, лежащее между нами, придает толстяку смелости.Для того чтобы преодолеть его, придется переплыть море – неплохая тренировкадля жирного брюха и неразвитого плечевого пояса. Доминик выйдет из волнобновленным – стройным, поджарым, с бугрящимися мускулами, с морской солью накоже, с морскими лилиями в волосах. И тогда он с полным основанием, с напоромнеотразимого самца, сможет сказать: «Я хочу вернуть тебя». Милый, милыйДоминик, бицепсы и трицепсы не изменят ровным счетом ничего.

– А ты, Сашa? Ты хочешь вернуться?

– Да. – Греха черной неблагодарности я не совершу.

Тем более здесь, сидя в парижском отеле. Мое телефонное «да»безопасно, оно не предполагает действий, не обещает близости – помехи в трубке,неполадки на линии, его можно отнести к разряду несбыточных мечтаний Доминика оМарракеше, Касабланке, Рабате, хотя… Марракеш перестал быть для него мечтой,самое время устремить взоры к Парижу.

– Ты не приедешь? – с замиранием сердца спрашиваюя.

– Нет. Я должен быть здесь, в Эс-Суэйре. Слава богу!..

– Париж красив, да?

– Да. – Еще одно бессмысленное телефонное «да».

– Как у Sacha Distel?

– Как у Ива Монтана.

– Я позвоню тебе вечером. После того как поговорю сэтим стариком, Исой. Ты ведь будешь вечером в отеле?

– Конечно.

– Береги себя, Сашa.

– И ты, Доминик. И ты.

Я слышу короткие гудки – на том конце провода, в Эс-Суэйре,Доминик не просто положил трубку, он оборвал связь. Волевым усилием, как япредполагаю. Доминик всегда был немного странным, с гибелью досок для серфингастранности усилились; кажется, я уже прогоняла эту пургу, – толькосумасшедший мог пожертвовать отелем, чтобы вытащить из-за решетки никчемнуюдевицу. Только сумасшедший. Мозг Доминика (и без того некрепкий, капризный,тепличный), окончательно расклеился после убийства. Не того, которое якобысовершила я, а того, которое совершил он. И речь идет не об одиночном факте, ао самой настоящей резне, бедные доски!.. Так я тогда о нем и подумала: маньяк,нездоровый человек. Конечно, я благодарна ему…

Ни хрена не благодарна.

Пока я находилась в камере, я могла сопротивляться. Несоглашаясь с обвинением, раз за разом доказывая непричастность к самойнастоящей резне, бедный Фрэнки!.. У марокканского следствия были проколы,отсутствие у меня мотива, например. Ссора с некогда любимым человеком на почвеличной неприязни – эту версию нельзя рассматривать всерьез. Ссора еще не поводвзяться за бритву – раз, никто не видел, как мы ссорились, – два, спички –три. Вот оно! Я выпустила из поля зрения спички. Если бы я жгла их в поискахвыроненной бритвы – наверняка от них остались бы огрызки. Ошметки. Обгорелыеостовы. Но ни о чем таком араб-следователь мне не доложил, а я, фефела, –не додумалась порасспросить. Впрочем, и так ясно, чтобы он мне ответил:

Спички унесло ветром с океана.

И они считают, что я им поверю. Марокканские идиоты.

А теперь еще и старый лгунишка дядюшка Иса. С самого началамне чудилось в нем что-то фальшивое, ненатуральное, какой-то подвох, изъян.Дядюшка – не владелец дома, следовательно, он врал мне изначально. Сознательно.Ничего особо криминального в такой лжи нет, но она автоматически вызываетнедоверие и ко всем другим пассажам Исы Хаммади.

Он видел, как мы с Фрэнки поднимались на смотровуюплощадку? – очень мило, но никто этого не подтвердит.

Он заявил, что я спустилась вниз около полуночи, и при этомдаже не потрудился взглянуть на циферблат часов? – очень мило, но никтоэтого не подтвердит.

Конечно, косвенно это могла бы подтвердить Фатима – ведь явернулась в отель, когда бухарестские часы показывали без двадцати час. Время –вот кто играет против меня. Все учтено и запротоколировано, существует точкаотсчета (наш с Фрэнки парадный выезд из «Ла Скала» в сопровождении официантов,грумов, гончих, ловчих и сводного оркестра кирасирского полка), существуютпромежуточные точки. Так же имеется точка финальная, намертво вмонтированная вглупую тарелку с железнодорожного вокзала. Я нигде не отклонилась от маршрута,я вписалась во все предложенные сроки, но что, если сроков не было? А часы наресэпшене могли просто подкрутить.

O-la-la, mademoiselle!

Сердце мое начинает бешено колотиться. Ведь если… Если часыи подкрутили, то вовсе не для того, чтобы подставить меня, какая разница, когдая вернулась? Если часы и подкрутили – то только для того, чтобы обеспечитьалиби кому-то.

Кому-то.

Я знаю – кому. Алексу Гринблату. Знаменитому галеристу иСпасителю мира. Фатима утверждала, что он звонил из номера за час до того, какя вернулась. Следовательно – в самый момент убийства. Но если переместитьстрелки хотя бы на пятнадцать-двадцать минут в ту или другую сторону – от алибине остается и следа. За пятнадцать минут, а то и за меньшее время, хорошотренированный человек добежит от форта до гостиницы. Алекс Гринблат,несомненно, хорошо тренированный человек, я сама видела его тело, я касалась его,ничего прекраснее в моей жизни не было… м-м… почему он уехал, даже непопрощавшись со мной?

Это бесчеловечно.

Стоп, Сашa. Глупое разнюнившееся существо, ты думаешь совсемне о том! Соберись и попытайся посмотреть на тело Алекса Гринблата трезво – какна улику.

Я знаю об Алексе не больше, чем в тот момент, когда увиделаего в аэропорту. Да и что, собственно, мне известно? То, что никогда раньше онне был в Эс-Суэйре. То, что его галереи достаточно популярны и расположены понескольким адресам в Старом и Новом Свете. То, что он практикует циничноевтюхивание откровенной фигни, о-о, excusez-moi[29]! –шедевров современного искусства. Алекс Гринблат (по его же словам) в состояниисделать бросовые вещи культом или, по-другому выражаясь, – брендом. Ачеловек, так долго и упорно занимающийся брендированием, сам превращается вбренд. Такой же вездесущий и многоликий (многорукий), как Будда, Шива илиХристос.

И такой же абстрактный.

Нет, я не отрицаю того факта, что Алекс Гринблат существуетв природе. Вопрос в том, кто именно приехал в Эс-Суэйру под его именем.

O-lа-lа, mademoiselle!

Подобные рассуждения могут завести вас далеко; на вершину, скоторой не только хорошо просматриваются живописные окрестности, но ициркулирует разреженный воздух. Кислородное голодание – вот что вам грозит. Вэтом случае с быстротой и живостью ума придется распрощаться навсегда.